Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Андреевский Георгий Васильевич

Борьба людей за существование, несмотря на всякие запреты и кары, продолжалась не только на свободе, но и в тюрьме.

В двадцать четвертой камере Бутырской тюрьмы вместе с другими заключенными сидели два негодяя: Александров и Веденский. В марте 1942 года они узнали, что их сокамерник Трунин получил передачу – буханку хлеба и что осторожный Трунин хлеб в камеру не принес, а оставил его на хранение дежурному надзирателю. Александров и Веденский заставили Трунина хлеб у надзирателя забрать, а затем съели его. Заключенного Кабашинского они принудили играть в карты на хлеб и, разумеется, обыграли. Другой заключенный, Баранов, тоже наглый и голодный, пристал к заключенному Кузину, требуя, чтобы он взял передачу с воли в камеру. Кузин отказался это сделать. Тогда

Баранов ударил его железной миской по голове и стал душить. Кузин закричал и позвал на помощь надзирателя. Тот насилу оторвал от него Кузина, а то бы задушил.

Голод он, конечно, и в тюрьме голод.

Не от хорошей жизни взбунтовалась в конце сороковых годов Сретенская тюрьма в Третьем Колобовском переулке. Заключенные подожгли ее. Прибежали пожарники, заливали водой. После пожара и бунта тюрьму вообще закрыли.

Несмотря на все тяготы тюремной жизни, заключенные, по сравнению с остальными гражданами страны, имели одно преимущество: им не надо было стоять в очередях. Серые угрюмые очереди сороковых годов, с однообразными, как на иконах, потемневшими лицами, если бы их запечатлеть в камне, могли стать достойным памятником той эпохи. И они стояли везде и за всем. Где-то они были огромными, а где-то нет. Иногда, чтобы приобрести что-то в разных местах, приходилось занимать несколько очередей.

Люди, чтобы знать свое место в очереди и доказать право на место в ней, писали химическим карандашом свой порядковый номер на руке. Те, кто стоял в нескольких очередях, имели на руках несколько номеров. Химический карандаш, перед тем как им писать на руке номер, «слюнили», беря грифель в рот. От этого язык и губы становились фиолетовыми. За свою способность выводить на человеческом теле цифры химический карандаш ценился выше обычного. Если простой карандаш можно было купить на рынке за шесть – восемь рублей, то химический – за пятнадцать.

Торговля хлебом начиналась в шесть часов утра… Несмотря на столь раннее время, у дверей булочных и продовольственных магазинов к этому часу скапливались очереди, человек сорок-шестьдесят, а то и больше. Особенно много народа собиралось, когда задерживалось открытие магазина. Очередь начинала нервничать. Нервничала очередь и из-за того, что продавцы медленно обслуживали покупателей. Случалось это, в частности, из-за опозданий продавцов на работу. Было обидно, что появлялись продавцы часто, когда народ уже расходился. Раздражал людей и порядок, заведенный в некоторых булочных, при котором один продавец торговал белым хлебом, а другой – черным. Если же тебе нужен и черный хлеб, и белый, приходилось занимать обе очереди.

У продавцов существовали свои проблемы. Если булочные снабжались хлебом регулярно, то продовольственным магазинам он доставался с трудом. Директор магазина № 1 Дзержинского РПТ (райпищеторга) Ухыснов в 1944 году возмущался. «Почему магазины, торгующие хлебом, являются против булочных какими-то отшельниками?» – вопрошал он, перепутав слово «изгой» со словом «отшельник».

Чтобы «выбить» хлеб к утру, заведующий магазином или булочной должен был всю ночь «сидеть на телефоне» и звонить на хлебозавод. Даже «выбив» для себя хлеб, заведующий не всегда мог его получить. Его просто не на чем было привезти. У завода не хватало транспорта, а магазины и булочные не имели своих автомашин.

Бывало, что хлеб с завода привозили такой, что им торговать было стыдно. Мятый, сырой и непропеченный, с отслаивающейся коркой. Более трети всего хлеба тогда было именно таким. Торговые точки его, конечно, могли не принимать, а вернуть на хлебозавод. Только директора хлебозавода претензии завмагов и завбулов не интересовали. «Хотите, берите, а хотите, не берите», – отвечал он. А это означало: хлеб вернете – другого не получите. Грозили торговле и пекарни, заявляя, что в магазины, которые хлеб бракуют, завозить его вообще не будут.

Отношение к хлебу и в магазинах не всегда было подобающим. Буханки укладывали на пол, друг на дружку, в десять рядов, рядом с мылом и картошкой, а продавцы, проходя, касались его сапогами, брюками и халатами. Даже у покупателя

хлеб не находил для себя достойного места. Его чаще всего несли за пазухой, под мышкой или в авоське, завернутым в газету, а то и так. Конечно, у покупателей было много других забот, более важных, и людей этих нельзя не пожалеть.

Стоять в очередях при любой погоде несколько часов подряд, участвовать в давке, когда магазин наконец открывался, смотреть, чтобы тебя не обманули продавцы, не обокрали воры, – дело не легкое. В такой обстановке между покупателями и продавцами часто возникало взаимное непонимание и даже озлобление. Особую неприязнь тогда вызывали продавцы-евреи. Помню, как после войны мальчишки на мотив известной песенки «Вася-василек» пели:

Что ты, Вася, приуныл, голову повесил, Или в булочной Абрам хлеба недовесил? Надо было два кило – свесил кило двести. Попадися мне еврей – удушу на месте…

В те годы дети вообще любили переделывать известные песни на свой лад. Например, вместо «Артиллеристы, Сталин дал приказ, / Артиллеристы, зовёт отчизна нас» пели «Артиллеристы, Сталин дал приказ: / Поймать училку и выбить правый глаз», вместо «Три танкиста, три веселых друга, / Экипаж машины боевой» пели: «Три танкиста выпили по триста, / Закусили тухлой колбасой», а прекрасную песню «Всё выше, и выше, и выше / Стремим мы полет наших птиц. / И в каждом пропеллере дышит / Спокойствие наших границ» изуродовали следующим образом: «Всё ниже, и ниже, и ниже / Учитель спускает штаны / И вот показалась указка / И два полушарья земли». Вместо «Так будьте здоровы, живите богато, / А мы уезжаем до дому, до хаты» пели: «Так будьте здоровы, живите богато, / Как жить позволяет вам ваша зарплата, / А если зарплата вам жить не позволит, / Ну что ж, не живите – никто не неволит». Вместо «По военной дороге / Шел в борьбе и тревоге / Боевой восемнадцатый год…» пели:»По военной дороге / Шел петух кривоногий, / А за ним восемнадцать цыплят…»

Что же касается недовеса хлеба в булочной, то он объясняется довольно просто. Хлеб продавцы взвешивали на весах, поскольку на хлебозаводах, а в пекарнях тем более, не было делительной аппаратуры, и буханки имели разный вес. Появившиеся же после войны сайки и французские булки взвешивать было не нужно. А пока что, если покупатель выбивал в кассе «кило» черного, а вес буханки оказывался меньше, то продавец должен был добавить к ней довесок. Этими кусками-довесками были завалены прилавки.

Чтобы иметь доход, некоторые продавцы действительно шли на разные хитрости. Они неправильно устанавливали весы, пользовались облегченными гирями, смачивали хлеб водой для увеличения его веса и, возможно, прибегали к другим хитростям, о которых мы не догадывались.

Картина с видом булочных сороковых, да и пятидесятых годов, будет неполной, если мы не вспомним о существовании специальных приспособлений для резки хлеба. Эти приспособления были встроены в прилавки и представляли собой длинные узкие металлические полотна, заточенные снизу, которые продавец с помощью ручки опускал на подведенные под них батоны и буханки. В шестидесятые годы эти режущие приспособления исчезли. Батоны и буханки стали иметь стандартный вес.

Когда началась война, магазины тоже изменились. Во многих разобрали и вывезли холодильники. Окна забили досками и заложили мешками с песком. Этого требовала светомаскировка и вообще противовоздушная оборона. Так что свет с улицы в помещение магазина не проникал. Поскольку электричество подавалось не всегда, то торговлю часто приходилось вести при свете керосиновых ламп и коптилок. Магазины не отапливались. Продавцы мерзли, согревая время от времени своим дыханием окоченевшие пальцы. Холод помогал сохранять продукты, а герметизация складов, проведенная по распоряжению местной противовоздушной обороны, исключавшая вентиляцию помещений, приводила к их порче. Но выбирать не приходилось. Торговля шла по принципу: «Бери, что есть, а не хочешь брать, проходи».