Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
Шрифт:
Сам факт реального существования в жизни таких полицейских позволял опровергать утверждение, что обыватели не видели со стороны блюстителей порядка ничего, кроме произвола. Когда некий князь, описывая в «Современной летописи» разбор полицией его конфликта с кухаркой, обвинил квартального надзирателя в запугивании свидетелей, в ответ получил отповедь:
«Где опять видел автор народ, смотрящий на квартального надзирателя, как на инквизитора? Полицейские чиновники имеют слишком частые сношения с народом; народ привык к ним, освоился с ними и не может бояться их как инквизиторов. Эти инквизиторы очень часто отстаивают права простых людей, и в полицейском чиновнике народ видит скорее своего защитника, чем утеснителя».
Квартальный-старожил со временем поневоле узнавал все подноготную подвластных ему жителей, поскольку ни одно мало-мальски важное событие
Современный читатель может посчитать художественной гиперболой утверждение поэта, что без «благословения» квартального московский обыватель не мог сделать ни единого шага. Тем не менее все перечисленное в стихотворении — черты реального быта. Например, дилижансное сообщение между Москвой и Петербургом, открытое зимой 1820 г., подчинялось строгим правилам. При покупке билета, кроме паспорта, в контору следовало представить подписанное квартальным разрешение на выезд из Москвы. Одно время даже существовала практика лишения должников, не расплатившихся с кредиторами, возможности сменить место жительства — у них квартальные просто отбирали паспорта.
Обыватели: — Вот, батюшка Иван Осипович, мы вам замочек принесли: запирайтесь им покрепче, а то мы боимся, чтобы и вас у нас не украли. (кар. из журн. «Развлечение». 1864 г.)
На абсолютный характер власти квартальных намекал автор сатирического «Путеводителя по Москве», опубликованного в журнале «Современная летопись»: «…в столице имеется около ста квартальных надзирателей. Оные надзиратели распределены по столице сообразно с тем, какие местности и водворения какого порядка требуют; права их в точности, правда, не определены, но зато определены их обязанности: они должны споспешествовать, наблюдать, «просить честью» и в случае надобности подвергать изъятию».
И все же у власти квартального имелись пределы. Характерным примером служит обнародованная «Русскими ведомостями» история со строительством на Рождественском бульваре дома миллионерши Н. Ф. фон Мекк. Вопреки правилам, стройка не была огорожена, что создавало опасность для прохожих, но на многочисленные жалобы квартальный, махнув рукой, отвечал: «Сам только что видел это безобразие и не сказал ни слова, так как же нам, маленьким людям, осмелиться беспокоить?»
Но уж если обстоятельства не создавали непреодолимых препятствий, полицейский офицер обязательно проявлял служебное рвение. Ни одно нарушение порядка не могло укрыться от бдительного взора квартального, в каком бы состоянии он ни был. Пример такой верности долгу стихотворец, знавший не понаслышке жизнь полиции, описал в поэме «12 спящих будочников»:
Квартальный пьяный там идет, Качаясь как тростина, Его лакеишка ведет, Достойный господина. И взвидел полицейский глаз, Что в луже шевелится Какой-тоУвы, бывало и так, что строгие исполнители закона сами становились жертвами зеленого змия. Одну такую историю, участником которой как раз был квартальный, вспоминал литератор Ю. А. Бунин.
Началась она с того, что на спектакле в Малом театре студент Извеков слишком усердно и громогласно вызывал актрису А. И. Колосову. В конце концов сидевшему неподалеку московскому обер-полицмейстеру надоело слушать восторженные вопли вошедшего в раж театрала, и он приказал удалить студента из зала. Частный пристав вывел Извекова на улицу и передал квартальному. Тот подозвал извозчика и вместе с задержанным студентом сел в пролетку [19] . Проезжая по Охотному Ряду, Извеков упросил конвоира зайти в гостиницу «Париж» якобы предупредить мать и сестру о предстоящей разлуке.
19
По законам Российской империи студентов, задержанных полициеи за нарушение порядка, передавали университетским властям, а те уже сами накладывали взыскания. Поскольку студенты пользовались правами государственных служащих, полиция не имела права вести их по тротуарам на глазах у публики, а должна была везти на извозчике в пролетке с поднятым верхом.
В тот вечер везение оказалось на стороне студента — он попал в номер, где его товарищи играли в карты. Они не только клятвенно пообещали сообщить родным арестанта о постигшем его несчастье, но и уговорили квартального как следует «закусить» на дорожку. Напоив полицейского до бесчувствия, молодые люди переодели его в студенческий мундир и отвезли в университет, где сдали сторожам. Похмельные муки квартального, проснувшегося на следующее утро в карцере, усугубил субинспектор Шпейер. Взбешенный тем, что дебошир вместо слов раскаяния твердил одно: «Я не студент, а квартальный», он продержал того под замком еще три дня. Только когда в полиции поднялся переполох из-за пропажи квартального, о бедолаге вспомнили и выпустили из узилища.
Впрочем, к большинству офицеров московской полиции смело можно было отнести русскую пословицу «Кто пьян, да умен — два угодья в нем». Опытный квартальный не только знал мельчайшие подробности жизни подвластных ему жителей, но и умел получать от них весьма ценную информацию. Скажем, воришка, попавшийся с поличным, получал свободу и возможность продолжать неблаговидную деятельность («Но не дай бог в моем квартале!»). Однако взамен, если квартальному требовалось обязательно раскрыть преступление, «добровольный» агент должен был тут же указать вора, кем бы тот ни был.
«Иногда на этой почве происходили самые неожиданные инциденты, — рассказывала Е. И. Козлинина о реальном случае из истории московской полиции. — Так, однажды на Кузнецком Мосту ночью был разграблен меховой магазин Мичинера. Грабители унесли самые дорогие меха почти на сто тысяч рублей, причем каждый мех имел на себе клеймо владельца магазина.
Одному из московских квартальных надзирателей было поручено произвести следствие по этой краже. Призывает он своего агента и спрашивает: «Знаешь ли ты, Карпушка, где меха Мичинера?» Карпушка прыскает со смеха, но, видимо, стесняется сказать. Это интригует следователя, и он настаивает: «Ну, чего хохочешь, если знаешь, говори!» — «Знаю, ваше благородие, да не смею сказать», — уже давясь от смеха, произносит агент. Следователь убеждает, и, наконец, агент сообщает, что меха Мичинера, все до одного, находятся у пристава такой-то части X. Следователь не верит своим ушам, но он знает, что зря Карпушка врать ему не станет, и, как ни щекотливо его положение, докладывает об этом полицмейстеру Огареву. X. хотя свой брат, полицейский пристав, но за ним уже давно числятся кое-какие темные делишки, и потому полковник Огарев идет с докладом к обер-полицмейстеру. Последний предписывает произвести у пристава X. обыск, и результат этого обыска превосходит всякие ожидания».