Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах
Шрифт:
30 октября 1942 года
‹…› С 9-го работаю на заводе им. Сталина. В цехе холодно.
На днях получил белый билет. Много испортили крови. Заново проходил медкомиссию. ‹…›
Был на концерте в филармонии и на спектакле в Александринке на «Баядере». В театрах не раздеваются. Публика очень пестрая, какой раньше и в захолустном кино не встретишь. Много военных и ни одного буфета.
В театре дистрофиков нет. Начало очень рано, в 5 часов. Трамваи ходят до 8, а вообще хождение по городу до 10 вечера.
На работу езжу на двух трамваях, часто с Финляндского вокзала иду пешком, трамваи ходят
Ломал дом – запасаюсь дровами. Нигде не бываю. Ложусь ровно в 9–10 часов вечера, встаю около 6 утра.
На заводе утепляю конторку. Сам сделал печку. До декабря буду жить в Ленинграде, а там, если завод не забронирует, пойду опять в армию.
Сегодня в парке сорвал последние цветы осени, и сам не знаю какие. Становится темно и холодно. На горизонте туман. Праздники, вероятно, буду встречать один. На заводе мне дали 8-й разряд и высшую ставку ОТК 700 рублей, работаю старшим контролером. У меня две приемщицы 5-го разряда. ‹…›
По радио передают классическую музыку. Постараюсь под нее заснуть. Пока бодр и силен, что будет дальше, увидим, а пока тоска от одиночества. К остальному уже привык. ‹…›
1 ноября 1942 года.
…Сегодня выходной. С утра убирал комнату. После варил обед, затем ходил на почту. Сделал дверь, носил дрова. Незаметно стало темно.
На заводе в цехе работаем в пальто. Я у себя в конторке поставил печь. Сам сделал трубу. Долго возился с коленами. Остеклил, завтра буду наводить чистоту и уют. ‹…›
Работаю много. Время летит пулей. Незаметно подошла перекомиссия. Мне кажется, что война затянется до весны, а возможно, до лета… Мне придется отправиться в «третий рейс».
Зима будет не менее тяжелая, чем прошлая. Опять будет много жертв. Люди отупели от голода и усталости, от смертельной тоски по близким. Война натворила много бед. Я пока жив и почти здоров. Почти все мои друзья живы, но разбросаны по стране. ‹…›
Виктор Иванов и Леонид Смирнов уснули вечным сном. Катюня С. тоже. Веня Мебель погиб. От Поля давно нет известий. Епанчин два месяца назад был жив. От Калашникова и Жукова около двух месяцев не получал писем. Алексей Мартынов жив. О Николае Иконникове ничего не знаю. Баранников под Ленинградом на лесозаготовках. Его не видел с июня. Брат Николай недалеко от Саратова. Катя в Ленинграде. Мать в Колтушах. Я пока дома. Черт возьми! Я, кажется, счастливее всех. Пока что мне везет, судьба хранит меня. Что будет дальше?
3 ноября 1942 года
Вечер. Слушаю по радио балетную музыку Глазунова. Скоро праздник. Сегодня на улице встретил друга детства Николая Цыганова. С трудом узнали друг друга. Мы были знакомы восемнадцать лет. Он с малолетства прихрамывает. Мои первые слова были: «Вот видишь, гора с горой не сходятся, а хромые обязательно сойдутся». Спросил его шутя, на какую ногу он прихрамывает, оказалось, на левую, а я – на правую. Забыв неотложные дела, пошел с ним по направлению к его дому. Он сказал, что я здорово похож на отца, а он мне показался крепко схожим со своим старшим братом. Дорогой торопливо делились пережитым. Он с прошлой осени живет один. Семья в деревне. Рассказал мне, как вырвался от смерти. Незаметно дошли до его дома на Ключевой, хотя это далеко от места нашей встречи. Возле его дома прошлой осенью была сброшена бомба в полтонны весом. Пятиэтажный дом разбило вдребезги. Остались одни руины.
Зашли к нему: второй этаж, уютная комната, печка, из съестного –
Только от него вышел, объявили воздушную тревогу, захлопали зенитки. Я не стал прятаться в убежище, а направился пешком в сторону дома. Тревога длилась ровно два часа.
17 ноября 1942 года
Через десять дней медкомиссии. Вечером 6-го шел пешком от дома до Литейного. Небо было темным. На черном фоне вспыхивали яркие зарницы выстрелов. Около 10 часов пришел к Беку.
В 11 часов сели за стол. Выпили. Нас было пятеро: я, Бек, его мать, невестка и товарищ. Комната, вернее квартира, уютная, богато обставленная. Сидели при лампе. Заводили патефон. Я протанцевал два тура. Был немного пьян. Легли спать в 3 часа ночи. Вечер прошел без песен и стихов, что бывало редко.
Утром в 8 часов похмелился и поехал домой. Дома законопачивал окна. В 4 часа по полудню приехал Володя Егоров, привез мой обед и пол-литра водки. У меня тоже была четвертинка. Выпили. Хорошенько закусили и поехали в Выборгский дворец культуры, там танцевали. Через сорок минут все кончилось. Ночевать поехали ко мне. 8 ноября утром вместе поехали на работу.
10-го с обеда взял увольнительную и вместе с Егоровым пилили дрова. Переносил их на четвертый этаж. Устал дьявольски. Особенно нога. 8-го утром у Володи умерла мать.
14-го вечером поехал к Кате. Вечер был холодный, ветреный, снежный. Около часа ждал ее у ворот. ‹…› За ужином распили четвертинку водки, пили чай. Делились новостями. Ночью выпал снег. Утро было бодрое. Пробыл у сестры до четырех часов дня. ‹…› Катя подарила мне новые русские сапоги и дала в дорогу полтора кило хлеба и банку баклажанной икры. Это сейчас для меня большое дело.
Морозы сдали. Туманы, дожди. ‹…› Получил от мамы телеграмму. Она осталась без карточек. Меня это беспокоит.
Скоро выяснится моя дальнейшая судьба. Физически я чувствую себя хорошо, морально тоже.
Наш завод недавно обстреливался, утром пришел на работу – стекла выбиты, от снарядов воронки. С начала и до середины ноября были частые налеты и яростные обстрелы.
С табаком второй месяц плохо. Пока кое-как держусь на старых запасах. На пару недель хватит. Встаю в 6 утра. Прихожу домой около 7 вечера. С Финляндского и до Финляндского почти ежедневно хожу пешком. На заводе дела идут хорошо. Сам утеплил конторку, поставил печку и даже сделал трубы. Питаюсь на рационе, этого мало. Читаю Барбюса «Огонь», стихи французских лириков и Багрицкого.
Через несколько дней установится моя дальнейшая судьба. Армия или завод. Пока спокойно живу ожиданием. Все равно, что будет, то будет. От судьбы не уйдешь.
20 ноября 1942 года
С утра – снег, днем и вечером – дождь. В трамвае разговорился с кондуктором. Пожилая женщина. Пять сыновей на фронте, две дочери в эвакуации. Осталась одна в осажденном городе. Хорошая, добрая женщина-мать. Обстрел завода и набережной. Нет тока.
Собрались в конторке. У меня – хряпа [11] . Есть дополнительные талоны. Разговоры о минувшей зиме и страх перед наступающей. Мои приемщицы (браковщицы) П-ва и Ш-ва. ‹…›
11
Внешние зеленые листья капусты.