Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена
Шрифт:
— Его освободить? Да за что же?
Демея:
— За очень многое.
Сир:
— О Демея, клянусь, ты достойнейший муж! Ведь я этих вот обоих мальчиков пестовал с детства. Учил, лелеял и как мог наставлял на добро.
Демея:
— Ясное дело. И потом заметьте: приводить шлюх, готовить вечеринку среди бела дня — это немаловажные достоинства у человека.
Сир:
— Чудесный муж!
Демея:
— …Его надо наградить по справедливости. Тогда и другие рабы
Микион (Эсхину):
— Ты хочешь этого?
Эсхин:
— Жажду.
Микион:
— Ну раз вы этого хотите — Сир, подойди ко мне, ты свободен!
Сир:
— Очень благодарен. Спасибо вам обоим, особенно тебе, Демея.
Демея:
— Я рад за тебя.
Эсхин:
— И я.
Сир:
— Спасибо. Но, чтобы эта радость стала бесконечной, я бы хотел, чтобы и мою жену Фригию освободили со мной.
Демея:
— Замечательная женщина.
Сир:
— И потом, она сегодня первая дала грудь твоему внуку, его вот сыну (кивает на Эсхина).
Демея:
— Ну, клянусь Геркулесом, если уж она дала первая грудь, ее, разумеется, надо освободить.
Микион:
— Только из-за этого?
Демея:
— Из-за этого. А если дело в деньгах, возьми у меня, наконец.
Сир:
— Пусть боги исполнят все твои желания, Демея!
Микион:
— Ну, Сир, тебе сегодня здорово повезло!
Демея:
И потом, Микион, ты выполнишь свой долг и дашь Сиру немного денег на руки, он быстро отдаст.
Микион:
— Ни вот столечко не получит!
Демея:
— Он честный малый.
Сир:
— Я отдам, клянусь Геркулесом, только дай!
Эсхин:
— Ах, отец!
Микион:
— Я подумаю.
Демея:
— Он вернет.
Сир:
— О великий муж!
Эсхин:
— Мой дорогой, дорогой отец!
Микион:
— Что происходит? Что так внезапно изменило твой характер? Что за фантазия? Откуда такая щедрость?
Демея:
— Я объясню тебе: я хотел показать, что они почитают тебя милым и покладистым не потому, чтобы ты вел правильную жизнь или был разумно добрым, но потому только, что ты им потакаешь, поддакиваешь и даешь деньги, Микион.
Что означает вся эта сцена? Несомненно, перед нами тонкая, очень продуманная пародия на всю пьесу. Здесь дана карикатура, причем довольно ядовитая, на все приемы Микиона и поведение Эсхина. При этом выясняется, что мудрец Микион просто жалкий, безвольный человек, который идет на поводу у своего сына и бездумно потакает его прихотям. Сам
Но зачем же она написана? Зачем было Менандру высмеивать свою заветную мысль и, по греческому выражению, расплетать ткань, которую он плел всю жизнь? И тут мы узнаем поразительный факт. Оказывается, сцены этой нет в греческом оригинале, она целиком придумана латинским автором [27] . Но зачем? Невольно напрашивается мысль, что авторов, или одного из них, стала невыносимо раздражать мораль пьесы и ее герои. И когда перевод был окончен, бес насмешки овладел им, он схватился за перо и несколькими твердыми, уверенными штрихами создал пародию. Кто же этот автор?
27
Блестящая реконструкция С. И. Соболевского. Он обратил внимание на одно сообщение Доната, античного комментатора Теренция. Донат пишет, что у Менандра Микион женится охотно, по собственному желанию. (Очевидно, автор хотел закончить комедию двумя счастливыми свадьбами и не оставлять Микиона осиротевшим и одиноким.) Из этого Соболевский делает неопровержимый вывод, что вся приведенная нами сцена целиком сочинена латинским автором (Публий Теренций. Адельфы. Введение и каммент. С. И. Соболевского. М., 1954. С. 358).
Это покрыто мраком. Но некоторые черты этого человека мы можем воссоздать. Он насмешлив. Насмешка его необычайно тонка. Например, его слова о Сире: «Его надо наградить по справедливости. Тогда и другие рабы станут лучше… заметьте: приводить шлюх, готовить вечеринку среди бела дня — это немаловажные достоинства у человека». Такого рода насмешки, когда под видом похвалы преподносят горчайшую пилюлю, Цицерон называет греческим словом «ирония». Это, говорит он, «утонченное притворство, когда говоришь не то, что думаешь», и «с полной серьезностью дурачишь всех своей речью, думая одно, а произнося другое» (Cic. De or., II, 269).
Далее. Выражается этот автор немножко резко — слова «осел» [28] , «шлюхи» (в подлиннике сказано сильнее) довольно часто срываются с его языка. Между тем до того Микион был образцом любезности. Узнав о диком дебоше Эсхина, он говорит только: «Все-таки Эсхин этим причинил мне некоторую неприятность» ( Adelph., 147–148).Объясняя свою мягкость, он замечает: «Я не могу ничего изменить, поэтому терплю все спокойно» (ibid., 736–737) Более того. Даже сам ворчливый Демея выражался не так резко.
28
Слово «осел» было, по-видимому, любимым эпитетом — довольно нелестным, конечно, — часто срывавшимся с уст Сципиона (Cic. De or., 11, 258; 267; Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min., 16; App. Hiber., 85).