Повседневная жизнь российских жандармов
Шрифт:
Вот что пишет по этому поводу великий князь Николай Михайлович: «Происшествие в любимом полку поразило и огорчило Государя до крайних пределов… Ни заверения Васильчикова… что в беспорядках не было и тени политической подкладки, ни даже убеждения графа Аракчеева, что „нижние чины всех менее виновны“, не могли переубедить Государя… Александр Павлович держался особого мнения, веря твердо, что зло пришло извне, от каких-то карбонариев… Поражают строгость и суровая жестокость в примененном наказании над некоторыми нижними чинами, признанными судом зачинщиками бунта. Лишь для немногих сделано смягчение наказания против решения военного суда, а главарям, несмотря на боевые их отличия и бытность в кампаниях, кара увеличена до прогнания шесть раз сквозь строй через тысячу человек батальона шпицрутенами». Трудно поверить в то, что та же самая рука, конфирмовавшая (то есть утвердившая) этот жестокий и бесчеловечный приговор, двадцать лет тому назад — в сентябре 1801 года — подписала указ, отменявший пытки в России! «Семеновская
Утвержденный императором штат новой полицейской службы состоял из 12 «смотрителей»: 9 из них получали по 600 рублей ассигнациями в год и должны были следить за поведением и высказываниями нижних чинов в банях, на базарах, в трактирах и других заведениях. Трое «смотрителей» с годовым окладом по 3 тысячи рублей должны были надзирал за офицерами. Руководство ими должен был осуществлять управляющий. На этот пост И. В. Васильчиковым был рекомендован коллежский советник, библиотекарь Гвардейского штаба М. К. Грибовский с окладом 6 тысяч рублей в год, который он должен был для конспирации получать в кассе другого ведомства.
С профессиональной точки зрения главным недостатком этой службы было то, что изучение настроений офицерского и рядового состава гвардии намечалось осуществлять вне офицерских собраний и казарм гвардейских полков, что, несомненно, должно было негативно сказаться на количестве и особенно качестве получаемой информации. Без приобретения агентуры и источников информации непосредственно среди офицеров и солдат гвардии трудно — было рассчитывать на создание системы всеобъемлющего контроля за их настроениями. Хотя сразу после создания этой спецслужбы в 1821 году М. К. Грибовский и представил одну из первых записок о тайном обществе, которую А. Ф. Бенкендорф доложил императору, но получить полную и достоверную картину подготовки восстания 14 декабря 1825 года тайной военной полиции так и не удалось. Впрочем, М. К. Грибовский находился в этой должности всего до июля 1823 года, после чего он за свою верную службу был назначен симбирским вице-губернатором.
В результате почти двадцатипятилетних экспериментов Александром I и его ближним кругом была создана малоэффективная политическая полиция, представленная в канун восстания декабристов тремя несвязанными друг с другом и совершенно самостоятельными органами: находящимся на стадии отмирания межведомственным Комитетом охранения общей безопасности (Комитет 13 января 1807 года), более или менее активно работающей Особенной канцелярией Министерства внутренних дел и вновь созданной тайной военной полицией. Ни о каком взаимодействии между ними речь не могла идти, наоборот: между двумя последними шла острая закулисная конкурентная борьба за расположение императора, что отвлекало их от основных обязанностей по выявлению тайных врагов самодержавия.
Деятельность этих органов более или менее теплилась только в двух столицах, в первую очередь в Петербурге, который «кишел шпионами», а на необъятных просторах империи ни одна из этих спецслужб своих местных специальных подразделений не имела. Забегая вперед, приведем нелицеприятную, но справедливую оценку этой системы, которую дал в своем проекте «Об устройстве высшей полиции» в начале 1826 года А. X. Бенкендорф: «События 14 декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более 10 лет эти события, вполне доказывает ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть».
Созданные Александром I органы политического розыска и сыска накануне восстания 14 декабря 1825 года оказались не на высоте своего положения, но это вовсе не значит, что император ничего не знал о зревшем заговоре. Мы уже говорили о присущей российской политической жизни вековой традиции доносительства. В XIX веке ее с блеском поддержали новые «доброхоты» из самых различных слоев русского общества. Для некоторых из них подача властям предержащим «изветов» (доносов) стала главной и неплохо оплачиваемой профессией в жизни. Жизнь, несмотря ни на что, все-таки «прогрессировала».
Доносчику первый пряник?
Первый донос властям, отставному ротмистру и следственному приставу Батурину в ноябре 1820 года сделал юный корнет лейб-гвардии Уланского полка А. Н. Ронов. Он сообщил, что капитан лейб-гвардии Финляндского полка Н. Д. Сенявин, сын выдающегося российского
Сенявин-младший категорически отверг это обвинение. Поскольку А. Н. Ронов не смог ничем подтвердить своего голословного обвинения, то руководивший расследованием этого дела петербургский военный генерал-губернатор, герой Отечественной войны 1812 года, генерал от инфантерии граф М. А. Милорадович (1771–1825) сообщил командиру Гвардейского корпуса генерал-лейтенанту, князю И. В. Васильчикову: «Ронов — молодой мальчик, а Сенявин оказался прав». В итоге «за поступки, не свойственные офицерскому званию», Ронов в декабре 1820 года был уволен от службы и выслан в город Порхов под надзор полиции. М. А. Милорадович выдал Батурину 700 рублей, «чтобы потчевать уланских офицеров и выведывать, но уланы спокойны и офицеры в истории совсем не участвуют». Министр внутренних дел князь В. П. Кочубей о деле Ронова «имел счастье донести от себя государю императору» [24] .
24
После событий 14 декабря 1825 года Ронов в письме на высочайшее имя вновь вернулся к своему делу, подробно изложив все его обстоятельства. В марте 1826 года Сенявин был арестован и содержался в Главном штабе, при допросах «он решительно отозвался, что к тайному обществу не принадлежал и не знал о его существовании», хотя декабрист Перетц, о котором речь пойдет ниже, тоже уличал его в этом. По докладу Комиссии в июне 1826 года, Н. Д. Сенявина «высочайше повелено немедленно освободить, вменяя арест в наказание». Впоследствии он полковник, командир лейб-гвардии Егерского полка. Судьба «изветчика» Ронова была менее счастлива. Он, правда, в 1826 году по высочайшему приказу был определен поручиком в Староингерманландский пехотный полк, но когда через 20 лет он, отставной штабс-капитан, состоя в должности заседателя петербургской уголовной палаты, обратился с прошением на имя Николая I, напомнил ему, что «не вознагражден по службе за донос в 1820 году о существовании тайного общества», и попросил о повышении в чине, то ему в этом было отказано.
Широко распространенное в советской исторической науке утверждение, что самодержавие всячески поощряло любого доносчика на его политических противников, таким образом, часто было далеко от истины. Сам факт доносительства был презираем — во всяком случае в офицерской среде, и если он к тому же не подтверждался, вердикт был суров: либо начальство само увольняло лжедоносителя со службы, либо прошение об этом подавало офицерское собрание полка, которое практически всегда удовлетворялось.
Тайной военной полиции во главе с ее заведующим библиотекарем Гвардейского штаба М. К. Грибовским вскоре после ее создания удалось проникнуть в руководящий орган Союза благоденствия — Коренной совет, и Грибовский представил командованию Гвардейского корпуса на этот счет подробную записку. Это была первая, заслуживавшая самого пристального внимания властей информация о тайном обществе, его целях, персональном составе и конкретной преступной деятельности. В записке были перечислены имена заговорщиков, среди которых были хорошо известные императору гвардейские офицеры и штатские лица: Никита Муравьев, Сергей Трубецкой, Павел Пестель, Николай Тургенев, Федор Станка, Михаил Орлов, Вильгельм Кюхельбекер, Михаил Фонвизин и др.
Надо отдать должное профессиональной интуиции и ловкости М. К Грибовского, его несомненным аналитическим способностям и наличию у него определенного интеллектуального багажа. Судя по всему, это был идейный защитник самодержавия, что можно обнаружить в упомянутой записке. — «Русские столько привыкли к образу настоящего правления, при котором живут спокойно и счастливо и который соответствует местному положению, обстоятельствам и духу народа, что мыслить о переменах не допустят».
Тем более интересно, что после назначения в 1823 году симбирским вице-губернатором Грибовский не погнушался низкой «подкрышной» должностью библиотекаря. Он пробыл на ней до января 1826 года, а затем был вызван в Петербург и «употреблен по особым поручениям»,с которыми, надо полагать, успешно справился, так как в марте 1826 года произведен в статские советники и по рекомендации А. X. Бенкендорфа в сентябре 1827 года был назначен харьковским губернатором. Впрочем, уже в октябре 1828 года Грибовский на этом посту проштрафился и был привлечен по высочайшему повелению к суду «по разным предметам». Дело рассматривалось в Сенате, который в январе 1831 года определил собрать о нем дополнительные сведения. Судя по тому, что в 1833 году он числился при герольдии, наказания по суду ему удалось все-таки избежать.
Хотя записку Грибовского император оставил без каких-либо последствий, она, несомненно, сыграла свою роль при принятии им через год, 1 августа 1822 года, рескрипта на имя министра внутренних дел князя В. П. Кочубея: «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то: масонских лож или других, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни масонских, ни других тайных обществ ни внутри Империи, ни вне ее составлять не будут».