Повседневная жизнь российских жандармов

Григорьев Борис Николаевич

Впрочем, предположения Бенкендорфа оказались небеспочвенными: Медокс на самом деле возобновил свои контакты если не с декабристами, то с членами их семей… Он целый месяц прожил в имении сестер декабриста В. Ф. Раевского, втерся к ним в доверие, распушил перья и разыграл влюбленность в младшую из них, Марию, пытаясь «превзойти все ожидания» скептика Лесовского, то есть добыть хоть какие-нибудь сведения о государственном заговоре. В июне, вернувшись наконец в Москву и ожидая в избушке на Воробьевых горах своего неминуемого ареста, слал в курскую деревушку Марии Раевской пламенные признания в любви и известие о том, что «…в Ливнях вашу жареную курицу, еще не начатую, унесла у меня собака».

Земля стала буквально

гореть под ногами беглеца. По приезде он отправил портнихе М. Т. Ушаковой, проживавшей в одном доме с его женой, записку с просьбой передать ее супруге. Жена тут же обратилась в полицию, и 10 июля 1834 года московский генерал-губернатор рапортовал Бенкендорфу о поимке Медокса. На допросах Медокс всю вину за произошедшее валил на уволенного к этому времени Лесовского, якобы до смерти напугавшего его своим грубым ультиматумом. В архивах Третьего отделения сохранился документ, который можно было бы назвать «Грустным признанием Медокса», из которого явствовало, что никаких выводов для себя он так и не сделал. Виноваты были люди, виноваты обстоятельства, но только не сам Медокс. Впрочем, он признался, что «обманывал весьма много и самый главный обман его состоит в том, что купон, им представленный, был собственно им составлен».

Не побоялся «ужасно гонимый роком» Медокс обратиться и к самому Николаю I и смиренно припасть к его стопам. Не дождавшись прощения, он вслед за этим настрочил царю новый донос на декабристов. Царь прочитал эти сочинения, но простить Медоксу купона не мог. Он приказал Бенкендорфу доставить его в Петербург и заключить в крепость. И после этого Медокс предпринял попытку одурачить жандармов, составив новую записку, которую просил показать только царю.

22 июля 1834 года Медокса в кандалах и под конвоем отправили в Петербург. Царь видеть его не захотел, а Бенкендорф давно от него отрекся. На новой записке Медокса царю от 30 июля граф сделал несколько пометок, совершенно уничтожавших агента в глазах Николая I.

Медокс в предвидении окончательного краха метался, словно в предсмертных судорогах. 25 июля 1834 года его посадили в каземат № 5 Зотовского бастиона Петропавловской крепости, а в день подачи последней записки царю перевели в Шлиссельбург. Второе заключение Медокса оказалось на восемь лет дольше прежнего и продолжалось целых 22 года. Через два года ему разрешили написать письмо сестре — естественно, через Третье отделение, еще через год позволили писать, и он занялся переводом какой-то французской книжки по географии. Потом от коменданта крепости, видимо, попавшего под влияние пройдохи, последовали обращения с просьбой принять талантливого арестанта на службу, но каждый раз Бенкендорф накладывал на них резолюцию: «Нельзя».

Раз в четыре-пять лет Роману Михайловичу разрешали свидание с братом. Пришедший на смену Бенкендорфу А. Ф. Орлов в 1847 году обещал Медоксу походатайствовать о помиловании, но из этого ничего не вышло. Вероятно, Николай I еще помнил про купон и решил сгноить обманщика в заключении.

В письме к брату от 16 февраля 1843 года Медокс пишет о своих заслугах перед отечеством, о своей миссии в Москве и таинственно намекает на то, что «…все это дело делалось с Бенкендорфом в кабинете один на один».

Освободил Медокса в 1856 году уже Александр II.

Одряхлевший авантюрист поехал к брату оканчивать свою нелепую жизнь под надзором полиции. Бежать Роман Михайлович уже никуда не собирался и 22 декабря 1859 года умер в родовом селе Притыкино Каширского уезда от двукратного апоплексического удара.

Глава 3

Время террора и время побед

Удары — ответные меры, удары — ответные меры…

Царю-освободителю

в истории не повезло.

Великий царь, по словам аккредитованного в 80-х годах в Петербурге французского дипломата М. де Вогюэ, был достоин лучшей участи. Достаточно вспомнить о его реформах — Петр Великий не совершил большего. Вот что писал об Александре II французский дипломат Морис Палеолог: «…Вспомните о его трудностях, которые ему надо было преодолеть, чтобы уничтожить рабство и создать новые основы сельского хозяйства… Подумайте, что 30 миллионов человек обязаны ему своим освобождением… А его административные реформы! Ведь он попытался уничтожить чиновничий произвол и социальную несправедливость. В устройстве суда он создал равенство перед законом, установил независимость судей, уничтожил телесные наказания, ввел суд присяжных… в иностранной политике созданное им не менее значительно. Он осуществил замыслы Екатерины II о Черном море, он уничтожил унизительные статьи Парижского трактата; он довел московские знамена до берегов Мраморного моря и стен Константинополя; он освободил болгар, он установил русское преобладание в Центральной Азии… в самое утро своего последнего дня он работал над преобразованием, которое должно было превзойти все остальные и которое неминуемо вывело бы Россию на путь мирного западноевропейского развития. И в этот день революционеры его убили!.. Да, быть освободителем небезопасно!»

Одним из самых ярких воспоминаний детства императора Александра II, вошедшего в российскую историю под славным именем Царя-освободителя, был, несомненно, день 14 декабря 1825 года, когда он, восьмилетний мальчик, вместе с матерью и бабкой ждал в одной из комнат Зимнего дворца, чем кончится бунт декабристов на Сенатской площади, от исхода которого зависели судьба его августейших родителей и его собственное будущее. Вот как описывает эту драматическую сцену со слов своего отца, находившегося в этой же комнате, фрейлина Мария Муханова: «…Время длилось, было уже поздно. Государю Наследнику захотелось кушать, и он начал жаловаться на голод. Батюшка принес ему с кухни котлетку, усадил за стол, снял с него гусарский ментик и хотел взять с него саблю, чтобы ему покойнее было сидеть, но он ударил по эфесу и сказал: „Этого я никому не отдам“».

Стоя на окне, он первым увидел подъезжавшего к дворцу отца, который, разгоряченный от пережитых волнений, вбежал по тогда еще деревянной лестнице дворца, ведшей из-под главных ворот к покоям вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и увидел там изнемогавших от волнения и страха мать, жену и сына. Утерев Сашеньке слезы, отец вынес его к лейб-гвардии Саперному батальону, стоявшему бивуаком во дворе дворца. Солдаты встретили их восторженными криками радости, и отец на короткое время передал маленького Сашу в руки этих громко кричавших усачей-гвардейцев, от которых пахло винным перегаром и потом.

Дурные предзнаменования начались в первые же дни его царствования. Во время присяги новому императору с колокольни Ивана Великого в Московском Кремле сорвался огромный колокол «Реут» и задавил десять человек. Вскоре колокол водрузили на прежнее место, но во время коронации Александра II он сорвался вновь, погубив семнадцать человек. И тогда митрополит Московский Филарет предсказал: «Царствие будет хорошо, а конец неблагополучен».

Детский импульс опоры на эфес сабли, как средство личной защиты, стал доминирующим фактором всей последующей жизни императора Александра II до самого трагического ее конца. Суровые реалии жизни поставили перед Александром II вопрос о том, каким путем ему как самодержцу вести Богом данную империю. И он избрал путь отказа от принципа «закручивания гаек», применявшегося августейшим родителем, встав на стезю постепенного осуществления кардинальных реформ, призванных вернуть Россию на магистральные пути мировой цивилизации.