Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина
Шрифт:
По разрешению от полиции можно было получить водку на свадьбу или похороны, и блюстители закона стали пользоваться открывшимися возможностями. На особо отличившихся чинов полиции стали поступать жалобы, как на пристава 2-го Арбатского участка Москвы Жичковского: «Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок… Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном
Сохранялась торговля спиртным и «для господ», чем активно пользовались рестораторы для вздувания цен. Тем не менее спрос не уменьшался. Под новый, 1917 год в московских ресторанах «нарасхват требовали вина и водок, платя за них от 50 до 100 р. за бутылку» {139} . Отцы города были обеспокоены и тем, что «все крепкие напитки и другие спиртосодержащие вещества, оставшиеся от продажи прежнего времени или приобретенные разными способами впоследствии, хранятся у владельцев ресторанов, трактиров, харчевен, столовых, театральных, клубных и вокзальных буфетов, чайных и проч. при помещениях означенных заведений, вследствие чего, с одной стороны, совершенно не поддается учету количество и способ расходования этих веществ, а с другой стороны, удобство доставать напитки из здесь же находящихся складов дает возможность во всякое время брать их оттуда как для подачи посетителям, так и для продажи на вынос», как отмечала Московская городская управа осенью 1917 года.
Уменьшение доходов от водки нанесло серьезный удар по бюджету. Вместо водки крестьяне могли бы купить иные товары — но их-то как раз и не хватало для удовлетворения спроса. Зато инфляция подстегнула рост цен. В условиях военного времени правительство решило компенсировать потерю «водочных» поступлений увеличением старых и введением новых налогов — акцизов на пиво, табак, сахар, спички, керосин, на пользование телефоном, на проезд по железной дороге и т. д. С их помощью новый министр финансов рассчитывал в 1917 году даже превысить сумму прежних питейных поступлений. Однако повышение налогов в 5—6 раз неблагоприятно отразилось на уровне потребления населения, который составил в 1916 году лишь 52 процента довоенного, и увеличило и без того высокую социальную напряженность в обществе.
Сокращение и удорожание продукции гражданских отраслей вызвало спекуляцию хлебом. Мужик сообразил, что еще более выгодно перегонять его на самогон: именно тогда этот продукт прочно утвердился в российской деревне в качестве не только заменителя исчезнувшей водки, но и универсального средства обмена. В городе же неисправимые клиенты закрытых «монополек» перешли на различные суррогаты — очищенный денатурат («ханжу») и одеколон, что приводило к тяжелым отравлениям. Другие стали покупать сахар для перегонки на брагу; теперь эта операция приносила несколько рублей дохода по сравнению с 5—10 копейками, которые до войны выручали от спекулятивной торговли по ночам казенной водкой.
1916 год дал резкое увеличение статистики «городской» преступности (в деревне она, напротив, сократилась); уголовная полиция накануне Февральской революции занималась преимущественно борьбой с подпольным изготовлением и торговлей спиртным. Отмечалось также увеличение потребления наркотиков, и правительство даже вынуждено было принять в 1915 году отдельное постановление «О мерах борьбы с опиекурением» с запретом сеять опиумный мак, производить и сбывать полученные из него препараты на территории Забайкальской области, Приамурского и Иркутского генерал-губернаторств {140} .
Введение запретительных мер в 1914 году дало весьма важный опыт проведения «трезвой» политики. Однако эта преимущественно административная акция не была подкреплена в условиях войны материальными средствами и в итоге имела отнюдь не
Временное правительство пыталось сохранить введенные ограничения и даже усилить их. Его постановление «Об изменении и дополнении некоторых, относящихся к изготовлению и продаже крепких напитков» от 27 марта 1917 года воспрещало «повсеместно в России продажу для питьевого потребления крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ, из каких бы припасов или материалов и какими бы способами эти напитки и вещества ни были приготовлены», — но при этом признавало свободным промыслом производство и продажу «в винодельческих местностях… с соблюдением действующих узаконений и правил, натуральных виноградных вин из произрастающего в России винограда». Городские и земские общественные учреждения по-прежнему имели право издавать постановления, ограничивавшие или запрещавшие такую продажу. Нарушение этого порядка каралось в первый раз заключением в тюрьме на время от двух до четырех месяцев, а в третий — от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев {142} .
Однако политическая нестабильность и экономический кризис не позволили реализовать ни этот, ни многие другие планы Временного правительства. События октября 1917 года принципиально изменили обстановку в стране, а вместе с ней и алкогольную политику, которая досталась в наследство новой большевистской власти.
Глава 6
ОТ КАБАКА К ОБЩЕПИТУ: ВЫПИВКА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ И ПОСЛЕ
Бутылка по декрету и «по секрету»
Еще в августе 1916 года Министерство внутренних дел утвердило «Правила о порядке уничтожения, по чрезвычайным обстоятельствам, спирта, вина и других крепких напитков», с приложением практических указаний о технических приемах и способах уничтожения. Спирт предписывалось сливать в канализацию, с возможно большим количеством воды «для ослабления крепости спускаемого спирта и предотвращения образования в канализационных трубах спиртовых паров». Водку, разлитую в бутылки, предлагалось слить в бочки, перекачать в цистерну, а затем уничтожить тем же способом. В исключительных случаях водку разрешалось ликвидировать вместе с посудой. К работам по уничтожению напитков рекомендовалось привлекать преимущественно женщин и с целью избежать огласки производить их предпочтительно в ночное время. В случаях, когда не было опасности пожара, спирт можно было сжигать в специально вырытых ямах.
До поры к столь решительным мерам прибегать не приходилось. Однако весной 1917 года весь государственный аппарат империи развалился. Если в центре существовало двоевластие в лице Временного правительства и Советов, то в провинции царило «многовластие» при отсутствии какой-либо правовой системы.
Назначенные правительством комиссары часто не обладали ни опытом, ни авторитетом и должны были считаться с Советами, земствами, прочими комитетами общественных организаций и волостным крестьянским самоуправлением; в случае конфликта их сменяли те, в чьих руках была сила, — местные гарнизоны. Разгром полиции и массовая амнистия привели к разгулу преступности, с которой не могла справиться непрофессиональная милиция из добровольцев.