Повседневная жизнь «русского» Китая
Шрифт:
Что для этого и наследства,
И семьи, и дома лишен, —
Я б родился в городе южном —
В Баошане или Чэнду,
В именитом, степенном, дружном.
Многодетном старом роду.
Мне мой дед, бакалавр ученый,
Дал бы имя «Свирель Луны»,
Или строже: «Утес дракона»,
Или
Под горячим солнцем смуглея,
Потемнело б мое лицо,
И серебряное на шее
Все рельефней было б кольцо.
И, как рыбки в узких бассейнах
Под шатрами ярких кустов,
Я бы вырос в сетях затейных
Иероглифов и стихов.
Лет пятнадцати, вероятно,
По священной воле отца,
Я б женился на неопрятной,
На богатой дочке купца.
Так, не зная, что мир мой тесен,
Я старел бы, важен и сыт,
Без раздумчивых русских песен.
От которых сердце горит.
А теперь, словно голос долга.
Голос дома поет во мне,
Если вольное слово «Волга»
По эфирной плывет волне.
Оттого, что при всей нагрузке
Вер, девизов, стягов и правд,
Я — до костного мозга русский
Заблудившийся аргонавт.
Все они и были, в сущности, «заблудившимися аргонавтами» — и те, кто вернулся, и те, кто, подобно Валерию Перелешину, уехал еще дальше от Родины, чтобы вспоминать и тосковать по ней острее, пронзительнее. Кстати, появление самого этого понятия — «аргонавт» — представляется весьма любопытным. «Новым аргонавтом» называл себя писатель Иван Александрович Гончаров, отправляясь в кругосветное путешествие на фрегате «Паллада» в середине XIX столетия в поисках «золотого руна» вдохновения, творческого заряда.
Столетие спустя люди, заброшенные судьбой на десятилетия в Китай, возвращались на Родину с ощущением того, что они — «заблудившиеся аргонавты». Заблудившиеся во времени и пространстве, но продолжающие по инерции брести за своим «золотым руном»…
Но если там, в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, их душила тоска по родным местам, мучило ощущение собственной неполноценности в колониальном мире, пугала вспыхнувшая в Китае революция, то туда, куда они уезжали, они все увозили с собой осколки мира, в котором родились или прожили десятилетиями. И это были не просто предметы быта — это была часть воспринятой и глубоко впитанной чужой культуры, невольно соединившейся со своей, исконной. Той, которой не было уже в стране победившего
Неизгладимыми были отпечатки колониальной жизни со всеми своими плюсами и минусами, со всем тем, что составляет повседневное бытие человека. И вряд ли кто-то из них был готов к новым страданиям — борьба двух бытов, двух систем существования, потаенная и острая душевная борьба будет терзать большинство из этих людей на протяжении многих лет. И непросто, совсем непросто будет отодвинуть, отгородить себя от жизни на чужбине…
Год спустя после своего бегства из Китая Валерий Перелешин написал горькое, пронзительное стихотворение «Издалека»:
Это будет простое, туманное утро в Китае.
Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай.
Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,
Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.
Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,
Побежит на неряшливый берег и на острова,
И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,
Над рекою брезгливо подняв свои рукава.
Ты проснешься и встанешь.
И, моясь холодной водою,
Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.
И пойдешь переулком, не видя, что над головою
Распласталась прилетная стая усталых птиц.
Это сердце мое возвращается к милым пределам,
Чтобы там умереть, где так жадно любило оно,
Где умело оно быть свободным и чистым, и смелым,
Где пылало оно… И сгорело давным-давно.
Но живет и сгоревшее — в серой золе или пепле.
Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.
Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли,
Или это оглохла, ослепла моя душа?
Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,
Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,
Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:
В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.
С дистанции времени все видится совершенно иначе: забываются горечь, разочарование, обманувшие иллюзии и на их место приходят совсем другие чувства.
Впрочем, почему же другие?
Та же ностальгия по стране, вырастившей тебя, давшей тебе первый опыт, первые впечатления, первые прикосновения к такой близкой и такой далекой Родине. В конце концов, стране, одарившей именно этой тягой к Родине, потому что все было «хоть похоже на Россию», но все же совсем, совсем иное…