Повседневная жизнь старой русской гимназии

Шубкин Николай Феоктистович

31 октября

На конференции опять проявил себя наш председатель. Ничего не смысля в деле начального обучения, он не может сделать ни одного замечания по существу, а говорит или о тоне практикантки, или о кляксе в тетради. Когда же разбирался урок П-вой, на котором я не присутствовал, и начальница уже высказала, что в методическом отношении урок хороший, — председатель вдруг с надменным видом заявляет, что урок был не серьезен и что пусть П-ва пересдаст или получает 2. Это страшно ошеломило учениц, которые уже привыкли теперь разбираться в уроках и находили урок П-вой достойным по крайней мере четверки. Виновата практикантка оказалась в том, что несколько раз рассмеялась за уроком. Но ни ученицы, ни начальница не видели в этом никакого преступления; начальница даже сказала в ее оправдание, что она наткнулась на такую ученицу, которая способна хоть кого рассмешить. Председатель же, ничего не имевший ранее против смеха на уроках и не раз смеявшийся сам и на уроках восьмиклассниц, и на уроках учительниц, — смеявшийся без всякого видимого

повода, — вдруг почему-то придрался к П-вой. Она сначала промолчала, но когда стал разбираться следующий урок, П-ва заявила, что и эта практикантка смеялась не меньше ее, смеялись и многие другие, и никому в вину это не ставилось. Ее же рассмешила ученица, сказавшая вместо «копеек» — «колачок». Тогда председатель вдруг резко прервал ее: «Полемизировать с собой я не позволю». П-ва замолкла, помолчали и все остальные. Я, обиженный таким тоном председателя, тоже не стал делать никаких замечаний относительно следующих уроков; председатель — видимо, рассерженный, — тоже молчал, и изредка говорила только начальница и кое-какие ученицы. Таким образом, вся остальная часть конференции шла при самом подавленном состоянии духа и то и дело прерывалась гробовым молчанием на несколько минут. Когда же я, начальница и председатель вышли в другую комнату для вывода баллов за уроки, — между нами тоже произошел конфликт. Начальница заявила, что ставит П-вой 4, председатель же возразил самым надменным тоном: «А я как председатель педагогического совета ставлю 2 и посылаю особое мнение в округ». Едва удалось его уломать пойти на компромисс и поставить как среднее арифметическое между баллами его и начальницы тройку. Инцидент этот так подействовал на учениц, что некоторые из них, даже не заинтересованные непосредственно в этом деле, придя домой, разревелись. «Даже подсудимых выслушивают на суде, — говорили они, — а тут никаких объяснений». И они, конечно, вполне правы.

1 ноября

Из округа пришла бумага, разрешающая ученический вечер, но только без танцев. Ученицы поэтому заявили председателю, что они от вечера совсем отказываются.

Он же продолжает действовать по-прежнему резко и нетактично. На днях, например, произнес речь после молитвы, призывая учениц ходить в церковь, но произнес ее, как говорят, самым резким и надменным тоном, топнув даже ногой. Вообще апломбу у него сколько угодно. Как выясняется из разговоров, это типичный продукт бюрократического строя: карьерист до мозга костей, строящий все на связях и протекции, а потому надменный с низшими и заискивающий с высокими. Что получится из его управления гимназией, труд но сказать, т<ак> к<ак>, напуская строгости с одной стороны, он, например, в то же время, выдвигает таких лиц, как классная дама В-ва, которая только портит учениц, не имея среди них ни малейшего авторитета и не желая исполнять никаких своих обязанностей. При таких воспитательницах и учительницах в гимназии воцаряется полная разнузданность и ничегонеделание. Пошла в гору и другая особа того же сорта — Ч-ва, которая так неисправно посещает свои уроки, что стала уже много лет «притчей во языцех». Сумев подмазаться к новому начальнику, г-жа Ч-ва получила уже прибавку за уроки чистописания; а теперь, когда прежний секретарь педагогического совета после конфликта с председателем принужден был отказаться от должности, она взяла на себя и это дело (конечно, не бесплатно). При этом вместо выбора секретаря педагогическим советом (как полагается) председатель сам единолично предложил ей эту должность, но обратившись к баллотировке и даже не сообщив об этом учителям старших классов, которые на этом совете не присутствовали. Когда же стали раздаваться протестующие голоса, и Ч-ва заявила председателю, что ее выборы считают незаконными, председатель отрезал: «Законно или нет, это мне знать!»

6 ноября

Вчера на совете о младших классах председатель, как говорят, то и дело заявлял о своем несогласии с большинством и обещал представить в округ особое мнение, несмотря на всю ничтожность обсуждавшихся вопросов (например: 5 или 5– за поведение). Сегодня был четвертной совет о старших классах. Председатель, видимо, встал с другой ноги и вел себя гораздо корректнее. Зато вышел конфликт у преподавателей (и у меня в том числе) с классными дамами. Часть из них то и дело не является на уроки под видом болезней (кстати, их пропуски уроков нигде не отмечаются, а пропуски уроков учителями они же вносят в какой-то «кондуит»); другая часть нахватала себе уроков и под этим предлогом тоже манкирует своими обязанностями. А в результате в гимназии нет никакой дисциплины, учителям самим приходится брать на себя обязанности классных дам и входить в разные столкновения с ученицами; ученицам, не предупрежденным заранее, приходится расплачиваться баллами за поведение.

А классные дамы знают только жалование получать (кстати, с нынешнего года они опять выхлопотали себе прибавку). Немудрено поэтому, что даже наиболее добродушные из учителей ополчились сегодня на этих особ и довели одну из них даже до слез. Председатель же, хотя и не становится явно на их сторону, старался все-таки замять все эти нападки, т.е. делал то же, что и его предшественники, видя непорядки совсем не там, где они есть на самом деле.

7 ноября

У словесниц баллы вышли не очень блестящие (ни одной пятерки, а у большинства тройки). Но отношения у нас все-таки вполне хорошие. И сами словесницы, несмотря на свою лень, славный народ; да и те рефераты, которые прошли уже у них и порадовали мое сердце, подымают их в моих глазах.

Сегодня, в годовщину смерти Толстого, я как раз кончал на уроке словесности его биографию

и нарочно сделал еще один лишний урок, чтобы поговорить о нем. Излагая последний период жизни Толстого и его учение, я говорил, правда, неважно. Но, закончив биографию, я прочел письмо Толстого к Александру III, а потом статью Каребчевского по поводу смерти писателя. Эта статья так сильно подействовала на девиц, что, когда я кончил, они сидели все как онемевшие, видимо, глубоко взволнованные. И уже я сам нарушил, наконец, это молчание, начав показывать им различные иллюстрации из жизни Толстого.

Интересно, что на уроках словесности в VIII классе бывают не только «словесницы», но еще и «вольнослушательницы»; сегодня, например, было человека четыре, а некоторые сделались завсегдатаями этих уроков.

8 ноября

Сегодня после долгого отсутствия явился на пробный урок председатель и сразу же заявил себя как хам. Пришел в середине урока, прервал занятия своим приходом; мало этого — не сел на предложенный ему стул, а полез за парту, где сидели приготовишки; те должны были оставить свои места и искать новых, собирать и перетаскивать свои пожитки. И все это в то время, когда практикантка начала объяснение более трудной части урока. Как же после этого можно винить самих учениц за нарушение дисциплины? И как требовать при таком бесцеремонном отношении к уроку спокойной работы со стороны практикантки и внимательного отношения к делу со стороны детей? Не лучше поступила по отношению к восьмиклассницам и учительница приготовительных классов г-жа Ч-ва, у которой ученицы ввиду редкого посещения ею класса почти совсем не бывали. Когда сегодня двое из них по моему совету вздумали присутствовать у нее на уроке объяснительного чтения, она без церемонии выставила их, т<ак> к<ак> к сегодняшнему уроку, очевидно, не готовилась и будет вести его как попало. А между тем посещение уроков вменяется в обязанность восьмиклассницам и по существу дела действительно необходимо бывать им не только на каких-то специально-образцовых уроках, но и на самых обыкновенных. Немало обижены восьмиклассницы также и тем, что их «выставили» в присутствии приготовишек, которые в то же время поручаются их наблюдению и с которыми они должны заниматься. При таком бес церемонном обращении с практикантками как же и требовать от них авторитета среди младших учениц.

Председатель запрещает газеты

10 ноября

Опять новая выходка со стороны председателя! Явившись в учительскую, он обычным, не допускающим возражений тоном заявил: «По распоряжению начальства здесь не должно быть газет: «Русские ведомости», «Русское слово», «Речь», «Сатирикон» и др.!» Отпалил, повернулся и ушел. Когда же я пошел объясняться с ним, от какого начальства исходит это распоряжение, то никаких определенных объяснений он не дал, однако все-таки можно было понять, что распоряжение идет из округа. Тоща выходит, что или он сам, или его предшественник Н-в донес туда о том, что мы выписываем. Разговор со мной председатель вел самым недоступным тоном и даже повернувшись спиной. А когда я попросил дать по крайней мере время для перемены адреса, он заявил, что уже приказал сторожам не принимать этих газет от почтальона и отсылать их обратно на почту.

Все эти выходки председателя так нервируют педагогов, что, например, начальница сегодня даже расплакалась в учительской.

11 ноября

Сегодня праздник, но для меня это не время отдыха, а время проверки тетрадок. Отдохнуть же или заняться чтением опять некогда. С начала учебного года я не прочел ни одной книги. Овсянико-Куликовский, начатый еще в августе, так и лежит недочитанный. Просматриваешь только газеты, прочтешь иногда биографию в толстом журнале, а остальное время идет на проверку конспектов, подготовку к урокам и бесконечные тетрадки. Но и при всем том, при всех неприятностях от начальства, которые ныне сыплются на нас в таком изобилии, я все-таки ныне чувствую себя недурно, так как самое главное для меня — отношения с ученицами, а в этой области дела ныне гораздо лучше, чем в прошлом году. Правда, в VI классе вышло, например, за четверть 15 двоек, но ученицы сознают, что это по заслугам, и никаких протестов по этому поводу не было. В общем же учебными занятиями я доволен, не могу пожаловаться и на восьмиклассниц, с нынешними ладить много легче, чем с прошлогодними, даже с К-вой и Б-вой теперь у меня хорошие отношения. Большинство класса спокойное и работящее; веселая же компания, которая часто шалит и смеется, в сущности очень милые девочки и нарушают дисциплину без всякого злого умысла, так что на их резвость вовсе не приходится сердиться.

В учебное дело начальство пока еще не вмешивается, а это для педагога — главное. Но чую, что доберутся и до этого. Такие уж времена! Неужели же мне придется расстаться с моим любимым делом и ученицами? Это было бы для меня тяжким ударом. А между тем при таком начальстве, как наше, все возможно. Отношения с ним все больше и больше обостряются. Отставать от товарищей, протестующих, например, против назначения секретаря, я не намерен; подмазываться и разыгрывать из себя черносотенца тоже не могу. А между тем наша судьба в его руках, и вышибить нас хотя бы «за несоответствие видам правительства» ничего не стоит.

12 ноября

Недавно председатель потребовал, чтобы я представил ему классную письменную работу моих словесниц. Я после проверки сочинения дал его восьмиклассницам, а потом, снова собрав, хотел представить председателю. Но тот, узнав, что сочинения побывали уже у учениц, почему-то отказался их взять. Не думает ли уж он, что и отдавал их ученицам для сокрытия следов каких-нибудь ошибок? Почему бы тогда, хотя из деликатности, не скрыть при себе этого подозрения?