Повседневная жизнь старой русской гимназии
Шрифт:
Вечером я был по приглашению в гостях у восьмиклассницы Т-вой, праздновавшей сегодня день рождения. Ныне что-то я частенько стал попадать на такие вечеринки учащейся молодежи. Здраво рассуждая, предосудительного тут, конечно, ничего нет. Тем более что я бываю исключительно у учениц, живущих при родителях. При этом, конечно, есть возможность поближе познакомиться со своими ученицами, что для учителя очень важно. Но в то же время надо быть очень осторожным, чтобы в отношения с ученицами эти вечеринки не внесли элемента флирта. Кроме того, все это может потом подать повод и к разным нареканиям, обидам и т.п., хотя бы даже для этого и не было оснований. Все это тем более возможно, что такие вечеринки современных учащихся чужды всякого идейного элемента. Все сводится к играм, танцам и довольно пустым разговорам. Насколько лучше было бы дело, если бы была возможность устраивать, хотя бы в тех же квартирах родителей, совместные чтения, литературные беседы и т.п. Но это при существующих условиях вещь невозможная. И мы, бывая среди молодежи, должны ограничиваться тем же довольно пустым времяпрепровождением, что и она. Поэтому и сближение с молодежью получается в общем чисто внешнее и довольно поверхностное. Обучая учениц целыми годами, мы часто совсем не знаем их. Не понимают и они нас. И сколько на этой почве всяких недоразумений, неприятностей, ошибок!
15 марта
La noblesse oblige [8] — обязывает и нас, педагогов, применяться к подлости. Как ни горько это, но все-таки правда! Я имею в виду наши отношения к союзникам. В самом деле. Нас облили помоями и обругали самым непозволительным образом в черносотенной прессе в прошлом году. Нашлись бы веские данные для привлечения не только за оскорбление, но и за клевету. Но… мы постыдно промолчали. Правда, я писал потом в округ, что автором корреспонденций является наш председатель Б-ский. Но к
8
Положение обязывает. — В. Ш.
Председатель местного отдела Союза русского народа, ничтожный во всех отношениях фельдшеришко, бегал в прошлом году к нашему ревизору и делал на меня чисто клеветнические доносы, совершенно наглые по своей беззастенчивой лжи. Ныне в одном частном доме мне пришлось встретиться с ним и… познакомиться. И теперь мы любезно обмениваемся поклонами… Не могу же ведь я выдавать ревизора, который сообщал все это конфиденциально. А попробуй без всяких внешних поводов не подать руки этому господину, и в «Русском знамени» снова появятся пасквили и доносы на меня. Нет, уж лучше от греха подальше! А гордость и самолюбие по боку. Так-то мы и живем.
17 марта
На днях был у председателя потолковать насчет экзаменационных программ в VII и VIII классах. Насчет объема курса в VII классе он сразу согласился, насчет программы VIII класса высказался было за включение не только литературы, но и грамматики (ее уже сдавали на полугодовой репетиции, но г-н председатель тогда не соблаговолил прийти, и потому, видимо, скептически относится к тому, что ученицы достаточно знают ее). Мне, однако, удалось уговорить его обойтись без грамматики. Но зато в другом, что является его «коньком», он остался неуклонным. Я имею в виду его пристрастие к заучиванию наизусть стихотворений. Эти идеи его мы узнали не так давно и не могли знать раньше; поэтому, хотя ученицы и занимались заучиванием, но этому не придавалось никакого исключительного значения. В VII классе выучили ныне около 10 стихотворений. А в VIII, где занялись этим всего какой-нибудь месяц назад, выучили стихотворений 6–7. Теперь же председатель настаивает, чтобы и в программе VII класса, и в программе VIII класса стихотворения были обязательно в каждом билете. Таким образом, в VII классе придется потребовать от учениц явиться на экзамен с двадцатью стихотворениями в голове (по числу билетов); а в VIII — с восемнадцатью. В VII классе со старыми стихотворениями еще удалось набрать это число. А в VIII — откуда их взять? Для заучивания вновь времени уже не хватит, т<ак> к<ак> остается всего 6–7 уроков, а пройти надо еще Достоевского («Мертвый дом» и «Преступление и наказание»). Повторять тоже затруднительно, т<ак> к<ак> и времени мало, да и некоторые ученицы поступили из других гимназий, и общеизвестных стихотворений найдется мало. А тут еще и из того, что выучено ныне, некоторые стихотворения пришлось выпустить как недостаточно «благонадежные» («Свобода», «В минуты унынья» и некоторые другие). Теперь под давлением председателя придется налегать на учениц. А им это, конечно, тоже не понравится.
21 марта
Занятия возобновились. И сразу же пришлось нагонять пропущенное время: почти каждый день то в том, то в другом классе устраивать добавочные уроки. После отдыха высидеть пять часов в напряженном состоянии весьма нелегко, и я вернулся вчера из гимназии с больной головой, да и сегодня чувствую себя после пяти уроков утомленным. Но, с другой стороны, приятно было снова оказаться среди этой милой молодежи, снова заняться любимым делом. Вот урок словесности в VIII классе. Я сообщил, что ввиду того что много уроков «пропало», вместо двух сочинений в эту четверть дам им одно. Но какое дать: классное пли домашнее? Оказывается, есть сторонницы и того, и другого. Завязывается спор. Решают голосовать вопрос вставанием. «Кто за классное?» — спрашиваю я. Встает человек пять. «Кто за домашнее?» Встает большинство. Вопрос, таким образом, решается самими ученицами. Дальше начинаю спрашивать урок (биографию Достоевского). Кой-что добавляю, стараюсь заинтересовать. Напоминаю, например, что он был и в пределах нашей губернии. Называю одного местного старика, знакомого многим ученицам, который лично видал писателя. Отвечают сегодня хорошо, знают и стихотворения — не так, как при председателе. Одна из отвечавших Л. З-на, в которой еще так много детской непосредственности, все-таки почему-то закапризничала и заявила, что она не будет читать стихотворений. Я уговариваю ее, прошу прочитать, например, «Свободу» Некрасова. Я, чтобы не смущать ее, все время смотрю в сторону. И она продекламировала очень недурно, так что я поставил ей 5. На этот раз все обошлось хорошо. Но как трудно все-таки обращаться с современной молодежью. До чего она болезненно самолюбива и нервна! На днях, когда подавали сочинения по педагогике, одна восьмиклассница принесла мне на дом несколько работ. В числе этих сочинений оказалась одна работа без имени автора (на обложке тетради все было выскоблено). В самой тетради не было не только плана сочинения (чего я обязательно требую), но даже и заглавия. О фамилии автора я догадался по почерку; но не мог понять, почему нет ни заглавия, ни плана. Я думал даже, не составляет ли эта тетрадь уже продолжения; но где же тогда начало? Поэтому, встретив сегодня в гимназии автора этого странного сочинения, я обратился к ней самым мирным тоном с вопросом о том, ее ли это работа, и почему в ней такие странности. Но ученица (девушка, в общем, вполне благовоспитанная), ничего не ответив, повернулась от меня и ушла едва ли не в слезах. Я, конечно, не стал пока от нее ничего добиваться. Она в последнее время переживает тяжелый душевный кризис на той почве, что родители (богатые коммерсанты) не хотят пускать ее на курсы, куда она рвется из своей малокультурной семьи. В сочинении (характеристика девочки), может быть, есть что-нибудь автобиографическое; может быть, си не хотелось его отдавать. С точки зрения логики, это все, конечно, не выдерживает критики. С точки зрения школьной субординации здесь можно усмотреть и небрежность, и дерзость. Но совсем не с этих формальных точек зрения надо подходить к этой нервной, неуравновешенной, но по-своему славной молодежи. Сегодня же вышел инцидент и с другой восьмиклассницей — Т-вой на конференции. Разбирался ее второй урок (первый она не могла дать из-за волнения, приведшею потом к обмороку). Начальница, указав некоторые погрешности, в извинение практикантки добавила, что это, наверно, допущено было от волнения. Председатель, любезно улыбаясь, обратился к Т-вой с вопросом: «Почему же Вы все волнуетесь?» Та не выдержала, заплакала и стремительно удалилась из комнаты; а другая восьмиклассница, по совету начальницы, пошла с ней отваживаться. Когда конференция кончилась, я оказал председателю, намекая на доносы родителей: «Вот видите, какой народ! А потом скажут, что педагоги виноваты…»
22 марта
На нашем педагогическом горизонте появилась новая личность — классная дама Т. Об особе этой стоит упомянуть. Прежние классные дамы ничего в сущности не делали, однако все время жаловались на массу дел. Поэтому сердобольный попечительский совет — не находя средств ни на книги, ни на надлежащую оплату учительского груда, ни даже на телефон — решил открыть новую должность классной дамы и выбросил из своего скудного кошелька на ветер 600 р. Но кого определить на эту должность? Ближайшим образом это зависит от начальницы. Но начальница, будучи сама избранницей попечительского совета, чувствует себя ему за это обязанной, и когда председатель этого совета (пивной заводчик) замолвил словечко за одну совершенно незнакомую начальнице особу, та сразу согласилась пригласить ее. И вот появилась в гимназии г-жа Т. Классные дамы но большей части сводятся к двум типам. Это или злые, придирчивые старые девы, ненавистные всем ученицам, или же совершенно безвольные тряпки, которых ученицы презирают и не ставят ни в грош. Госпожа Т. типичная представительница второй категории. Будучи определена классной наставницей VII класса, она сразу же распустила класс до последней крайности. Когда она сидит на письменной работе, ученицы без церемонии списывают сочинения с книг. Видя идущего в класс учителя, они в присутствии классной дамы громко называют его по прозвищу. Начались убегание с уроков, массовые отказы. Более смирные учителя не в состоянии заниматься из-за дурной дисциплины. А классная дама, даже и присутствуя на уроках, ничем не помогает им и только знает одно — отпускать из класса всех, кто пожелает. Так что даже молоденькая историчка должна была возмущенно заявить в присутствии класса, что здесь хозяйка она, а не классная дама. Все это отзывается, конечно, и на успехах учениц, и на их поведении, а главное — нервирует педагогов и портит их отношения с ученицами. У меня уже была с Т. небольшая стычка, когда она отпустила с моего последнего в четверти урока
Оправдываясь в этом случае, почтенная «воспитательница» прибегла к лжи, в которой я сразу же уличил ее. Теперь опять назревает конфликт. Я уже не раз просил ее «рассадить» двух семиклассниц, которые все время разговаривают друг с другом и от этого ничего не слушают. Т. не раз уже обещала мне сделать это. Но до сих пор все остается по-старому, и мне каждый раз, прерывая урок, приходится останавливать их разговоры. Когда сегодня я снова напомнил им о необходимости сесть отдельно и спросил, почему они не исполнили этого, те возразили, что классная дама их не рассаживала. В довершение же всего сегодня у меня сбежало с урока в VII классе около 10 учениц, о чем классная дама, конечно, знала, но не приняла никаких мер. Толковать с этой особой, вся роль которой сводится к получке жалованья и деморализации учениц, конечно, бесполезно, ибо как классная дама она ничуть не выше прогнанной со службы г-жи В. Придется воздействовать на нее через начальницу. Но та, пожалуй, тоже не посмеет принять мою сторону. А остальные классные дамы сочтут своим долгом вцепиться в меня как в задиру и обидчика угнетенной невинности.
Реферат «Сон и сновидения»
23 марта. Воскресенье
Хотя сегодня и предпраздничный день, но я все-таки почти все время с ученицами. Сначала, с часу дня, был на утре в музыкальной школе, где выступали по большей части наши же гимназистки, обучающиеся музыке. А потом, с четырех часов дня, начался у нас в гимназии реферат. Читала восьмиклассница П. Л-ва на тему «Сон и сновидения». Реферат, составленный на основе целого ряда ученых трудов по психологии, был очень дельный, но, пожалуй, слишком научный для большинства присутствующих. Официальная оппонентка была только одна, да и та ограничилась одним незначительным замечанием, заявив, что реферат опирается на очень солидные авторитеты, и спорить с Л-вой значило бы выступить против этих авторитетов. Можно было ожидать, что возражений действительно не последует, тем более что с психологией знаком один только VIII класс. Но дело этим не ограничилось, и реферат все-таки сыграл свою роль. Я предложил присутствующим, если им нечего возражать, дополнить реферат сообщением каких-нибудь своих или наиболее интересных снов, в которых мы и попытаемся общими силами разобраться. Сначала по предложению нескольких учениц подвергли разбору некоторые литературные сны («Клара Милич», «Анна Каренина», «Портрет» и др.). А потом ученицы начали наперебой рассказывать и свои сны. Все больше или сны странные, или сны, носящие характер «вещих». Вот встает скромная шестиклассница С-на и рассказывает, что она во сне поправила отвалившийся нос у статуи Петра Великого в Петербурге (где никогда не бывала), и он в награду дал ей записку, по которой можно сделаться красивой и помолодеть на 20 лет. Поэтесса восьмиклассница Т-ва рассказывает, что она сегодня сидела со сне замок, там гробницу и два громадных стула, будто бы древних царей. Семиклассница В. А-ва говорит, что она видела во сне, что умер ее отец, и что этот же сон приснился одной ее родственнице, хотя отец ее на самом деле жив. После каждого такого сообщения я предоставлял слово докладчице, и она со своей стороны старалась проанализировать этот сон с научной точки зрения, указать его причины, объяснить его странный характер и т.п. В случае неполноты этих объяснений или затруднения Л-вой выступал я и старался объяснить то, что следовало. Под конец начали рассказывать сны уже прямо с мистической подкладкой: явления святых, чудесные исцеления и т.п. Попытки Л-вой и отчасти мои объяснить некоторые элементы этих сновидений естественным путем некоторым, видимо, не понравились. Особенно энергично стала выступать против этой тенденции всегдашняя оппонентка шестиклассница З-на. Она стала один за другим приводить (из книг) самые таинственные сновидения, и когда мы с Л-вой сказали, что не все поддастся научному объяснению, она восторжествовала. Как бы то ни было, ученицы приняли довольно живое участие в обсуждении затронутой рефератом темы. Еще больше из них, не высказываясь публично, толковали на эту тему друг с другом частным образом, отчего сегодня на собрании было шумно, и мне то и дело приходилось прибегать к звонку и останавливать молодую публику. Но зато каким контрастом всему этому оживлению была присутствовавшая здесь же классная дама С-я! Рефераты для них просто неприятная повинность (хотя отбывают ее они поочередно, а их всего шесть человек). И г-жа С-я всем своим страдающим и скучающим видом выразительно подчеркивала это. Перед началом она все торопила меня, чтобы поскорее начать. А когда начали, кислая физиономия ее явственно говорила: «Скоро ли кончат?» Но для чего же, спрашивается, они присутствуют на этих столь неприятных для них рефератах? Естественно было бы думать, что для надзора за ученицами. Но в том-то и дело, что за поведением учениц классные дамы совершенно не следят. Сегодня, например, мне крайне трудно было выслушивать все возражения, давая ответы на них, и в то же время следить за порядком. Ученицы (их было человек 75, а на иных рефератах и больше сотни) сегодня вели себя слишком непринужденно: разговаривали, смеялись, выбегали из зала. Одна из них, в заднем ряду, для потехи публики даже уселась на пол. Вести собрание при таких условиях было нелегко; часто из-за шума даже не слышно было говорящих. И классные дамы на все это нуль внимания! Охваченная одним желанием — поскорее отделаться от своих обязанностей, г-жа С-я вмешалась даже самым глупым и бестактным образом в прения. А именно: когда одна ученица начала передавать содержание какого-то сна, С-я, как будто сама только что проснувшись, вдруг оборвала: «Ну, З-на, вы уж сны начали рассказывать!» Почтенная «воспитательница», должно быть, или позабыла, о чем был реферат, или не в состоянии была понять, для чего стали рассказывать сны. Во всяком случае это было грубое вмешательство в мои права как руководителя собрания, т<ак> к<ак> ученицы стали рассказывать сны именно по моему предложению. Я, однако, сдержался на этот раз и ограничился тем, что прервал слова классной дамы колокольчиком, дав возможность ученице докончить свой рассказ. Интересно также отмстить индифферентное отношение к этому делу остальных коллег, которые совсем почти не посещают рефератов (сегодня из двух десятков педагогов была только одна учительница приготовительного класса). Председатель, по инициативе которого устроены эти рефераты, взвалив их на мою шею, ограничился безмолвным посещением только двух первых рефератов, а на остальных систематически блистает своим отсутствием. Начальница, просидевшая со скучающим видом на некоторых из них, тоже предпочла совсем не ходить. Сегодня благодаря ее отсутствию негде было достать бумаги для протокола собрания, и мои секретари — восьмиклассницы принуждены были писать на каких-то клочках, оборванных от записок, старых тетрадей и т.п. Это, конечно, мелочь, но мелочь довольно характерная.
24 марта
Председатель, видимо, на меня дуется и старается под меня подкопаться, с каждым днем убеждая меня в том, что надо не служить, а подслуживаться. Обиженный тем, что я не пошел к нему встречать новый год, он теперь без всякого стеснения придирается ко мне как к учителю. Вчера была именинница его жена. Может быть, мне следовало явиться к ней с поздравлением. Учителя мужской гимназии, по крайней мере, были у него (не знаю, по приглашению или так). Но я этого не сделал; приглашена же была к председателю только начальница. Сегодня ночью мне нездоровилось: я или совсем не спал, или видел страшные, кошмарные сны (потерял, например, форменную фуражку и остался в одном старом пальто, что можно, пожалуй, истолковать в смысле потери должности). Утром я почти больной отправился в гимназию. И вдруг во время урока в VII классе явился ко мне председатель. Сон оказался, пожалуй, в руку. Внезапным посещением моего урока он, очевидно, хотел напомнить мне о моей непочтительности по отношению к его жене. Как это непосредственно у него выходит! Отвечали в общем сносно. Но стихотворения опять шли не очень бойко. Ошибались и в тексте, и в интонации, т<ак> к<ак>, спеша разобрать романы Тургенева, я не имею теперь времени заниматься стихотворениями. Это все, конечно, зачтется мне. Сверх того, председатель сказал мне после урока, что мои ученицы не умеют сами связно рассказывать. Выразил также неудовольствие, что после урока не прочитали молитвы (хотя этот урок был еще не последним). А потом, даже в присутствии других коллег, без стеснения заявил: «Я хотел было зайти на немецкий язык. Но думаю, зачем? У них и так все хорошо идет». А потому, значит, и зашел (в пятый или в шестой уже раз) к словеснику, у которого дела идут, видимо, худо. Спросив меня о том, как сошел вчера реферат, он и тут нашел, к чему придраться, и выразил неудовольствие, что перед рефератом не был прочитан протокол предыдущего собрания. Сам он не ходит на эти собрания, а я не только должен убивать на них все праздничные дни, но еще и затягивать собрания скучнейшим чтением протоколов. И это все при той атмосфере недовольства и недоброжелательности, которая окружает эти рефераты со стороны скучающих на них классных дам. Зато в протоколах педагогического совета красуется, что рефераты введены по инициативе председателя, который, конечно, и получит за свою просвещенную деятельность награду от начальства. Наш же брат, хоть стену лбом расшиби, ни от кого даже спасибо не заслужит; а все только одни придирки и оскорбления.
В отношениях с ученицами и в ходе учебных занятий «все обстоит благополучно»; может быть, оттого, что конец четверти еще далеко и письменных работ пока не было. За устные ответы, правда, было несколько двоек, но ученицы отнеслись к ним спокойно. Зато бывали и очень живые уроки. Вот я вошел в VI класс и сел на кафедру. Ученицы начинают справляться относительно исправления старых работ и подходят ко мне. За ними и другие. И они густой толпой окружают кафедру. Наконец, я шутливо говорю: «Ну, совсем задавили!» — и прошу учениц отправляться на свои места. Начинаю спрашивать характеристику Гамлета. Зашла речь о его слабоволии. Всегдашняя оппонентка З-на не согласна с этим, прерывает ответ, возражает. Ей отвечают другие. Я прошу привести доказательства. Идет спор о самом понимании разных фактов из трагедии, приводятся цитаты. Урок проходит очень живо. А восьмиклассницы, сидевшие на уроке, потом говорят мне: «Какие у Вас Белинские завелись в VI классе!»