Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века
Шрифт:
Поскольку политический процесс не имел четкой правовой регламентации, то изветчиком и свидетелями имели право выступать колодники и «ведомые» преступники. Их доносы вполне могли быть вымышлены, «избывая смертные казни», и следователи должны были распознать возможный сговор.
В случае если обвиняемый твердо стоял на своем и вины не признавал, отказ даже одного из свидетелей подтвердить донос грозил развалом всего дела, ставя под сомнение истинность доноса. Здесь твердость требовалась уже от самого изветчика, поскольку его торопливые попытки уточнить свои показания – «переменные речи» – ставились ему в вину, вели к новым допросам с пристрастием и пытке.
«Поставить с очей на очи»
Прежде чем доноситель и обвиняемый знакомились с пыточной камерой, им предстояло выдержать очные ставки друг с другом и со свидетелями, на них первым надлежало уличать оппонентов, а вторым – устранять противоречия в показаниях сторон, как это предписывалось
Двадцать первого февраля 1718 года на Генеральный двор в Преображенское под охраной была доставлена бывшая царица Евдокия Лопухина. Там ее ожидала очная ставка с пользовавшимся ее милостями майором Степаном Глебовым, на которой бывшая супруга Петра I вынуждена была сделать признание, собственноручно написав: «Я с ним (Глебовым. – И. К., Е. Н.) блудно жила в то время, как он был у рекрутского набору, и в том я виновата. Писала своею рукою я, Елена (так ее звали после пострижения. – И. К., Е. Н.)». Глебов еще до того признал свою вину: «Как был я в Суздале у набора салдатскага, тому лет с восемь или девять, в то время привел меня в келью к бывшей царице, старице Елене, духовник ее Федор Пустынный, и подарков к ней чрез оного духовника присылал я ‹…›. И сошелся с ней в любовь чрез старицу Каптелину и жил с ней блудно». Следователи намеревались представить Лопухину в качестве нарушительницы монашеских обетов, но от них требовали большего. По заданию царя они искали не любовную интригу, а связь Глебова и Евдокии с «партией» царевича, что показывают вопросы на очной ставке. Допросный лист с левой стороны содержит вопросные пункты, составленные при участии Петра I, а справа – ответы на них Степана Глебова, данные под пыткой: [388]
388
Цит. по: Ефимов С. В.Московская трагедия.
Живучи с ней блудно, спрашивал ли ты ее, с какой причины она чернеческое платье скинула и для какова намерения, и кто ей в том советовал и обнадеживал ее и чем обнадеживал?– Запирается.
От нея к сыну и к иным и от сына к ней и от иных писем ты не приваживал или пересылал ли, и буде приваживал или пересылал, от кого и о каких случаях писанные, и в бытность твою в любви с нею присылались ли от кого какия письма, и ты их видел ли? А ведать тебе всякую тайну ея надлежит, для того, что жил с нею в крайней любви. – Запирается.
При отъезде царевичевом в побег, с бывшей царицею ты говаривал ли о том, от нея слыхал ли, что она про побег сыновий ведает и от кого и через кого? – Запирается.
В письмах к тебе от бывшей царицы написано, чтоб «ты ея бедству помогал чрез кого ты знаешь»: бедство ее какое было и бедству ея каким случаем она тебе велела помогать и чрез кого? – Помогать ему велела чрез Аксинью Арсеньеву, о чем она ей говорила, а что, о том не ведает.
Азбуки цифирныя, которыя у тебя вынуты, с кем ты по ним списывался, и которыя у тебя письма цифирью, от кого и что в них писано? – По азбукам цифирным ни с кем не списывался, а письма писал и азбуку складывал он, а писано в них выписки из книг.
Письмо, которое у тебя вынято, к кому писано и для какой причины, и кто то письмо с тобою писать советовал? – Смотря письмо своей руки, сказал: писал о жене своей и из книг, а ни с кем не соглашался, а иные об отце, что брата оставил, и о сыне своем, а не к возмущению.
В данном случае, несмотря на убежденность следователей, что преступник «запирается», никаких следов политического заговора и поддержки планов царевича обнаружить не удалось, хотя к делу были привлечены и родственники Евдокии, и ростовский архиепископ Досифей. Правда, царице и ее поклоннику это не помогло: Глебов был казнен, а Евдокию Лопухину
А вот сестра Петра I, царевна Софья, в 1698 году держалась твердо. 27 сентября царь устроил ей очную ставку со стрельцом Артемием Михайловым, показавшим, что имел письмо «с красной печатью» от царевны, которое он читал перед восставшими полками. С помощью этой грамоты предводители взбунтовали полки и двинулись к Москве – «царевну во управительство звать и бояр, иноземцев и солдат побить». В передаче письма стрельцу Ваське Туме призналась монастырская «баба» Анютка Никитина. Тем не менее Софья отвечала уверенно: «Такова де письма она, царевна, через нищую ему, Васке, не отдывавала, и ево, Васку, и Артюшку не знает». [389] Уличить же ее было нечем: все названные лица являлись посредниками и с самой царевной не встречались; письмо же исчезло (его, по показаниям А. Маслова, он отдал своему родственнику, а тот после поражения восставших его утопил). Мог бы внести некоторую ясность стрелец Васька Тума – но его допросить было невозможно: в числе других «заводчиков» бунта он был казнен боярином Шеиным сразу же после разгрома восставших. В результате царевна на следствии не пострадала, хотя и вынуждена была постричься в Новодевичий монастырь. Но бунт дорого обошелся восставшим: после жестокого розыска были казнены более тысячи человек.
389
См.: Хьюз Л.Царевна Софья. 1657–1704. СПб., 2001. С. 313–315; Восстание московских стрельцов. С. 128.
В «очном» состязании, при прочих равных шансах (свидетелей преступления не было или они «порознь сказали»), побеждал тот, кто упорно стоял на своем («утверждался на прежнем своем показании») или находил аргументы в свою пользу. Тут уже все зависело от характера: или доносчик «ломался» – тогда оговоренный им «очищался» от возведенного на него извета; или же ответчик после долгих «запирательств» признавал истинность обвинения.
В первом случае не помогала даже предварительная подготовка. Согласно «Пунктам в обличение Бирона, по которым следует очная ставка с Бестужевым», из протокола допроса Бирона брался отрывок из его показаний («бывший герцог Курляндский сказал, что он от их императорских высочеств никаких своих дел и намерения не таил и другим таить не велел») и дополнялся отрывком из показаний А. П. Бестужева-Рюмина: «Бестужев показал, что ты регенства касающихся советах от их величеств таить ему заказывал и велел секретно держать, дабы их императорские высочества не ведали и чрез то в принятии тебе регенства препятствия не было».
Бестужев с подачи герцога получил пост кабинет-министра и являлся основным инициатором «прошения» о назначении Бирона регентом. Поэтому его показания должны были, по планам следователей, привести к разоблачению намерений герцога захватить власть. Однако уличения преступника во лжи не получилось – Бирон выдержал свидание с Бестужевым, а тот на очной ставке отказался от своих прежних показаний: «… признался и сказал, что ему он, бывший герцог, о том от их высочеств таить не заказывал и секретно содержать не велел, а прежде показал на него, избавляя от того дела себя и в том его императорскому величеству приносит свою вину». Вряд ли искушенный интриган и карьерист Алексей Петрович Бестужев настолько расчувствовался, что пожалел «бывшего герцога». Он отнюдь не был сентиментальным человеком; но, видимо, в этот момент, столкнувшись с полностью собой владевшим и убежденным в своей правоте Бироном, проиграл психологическое состязание – взял свои слова обратно, хотя мог бы их подтвердить. Возможно, он уже понял к тому времени, что новые правители добивать герцога не будут – следовательно, не было смысла его «топить», ведь никто не знал, когда и при каких обстоятельствах им пришлось бы еще встретиться. Сам Бирон позднее вспоминал об этой своей маленькой победе – покаянных словах Бестужева на очной ставке: «Я согрешил, обвиняя герцога. Все, что мною говорено, – ложь. Жестокость обращения и страх угрозы вынудили меня к ложному обвинению герцога».
Бывшей придворной даме Екатерины I Яганне Петровой душевных и физических сил не хватило – даже до очной ставки дело не дошло. В 1735 году она служила при маленьком дворе полуопальной Елизаветы, когда на нее поступил донос «вольной девки» Мете Вестенгардт. Поскольку дело касалось придворных особ, то допрос Мете велся в присутствии самого Ушакова. Она показала: «Тому назад два года и семь месяцев, перед праздником св. Андрея Первозванного за два дня, была в гостях у мадам Яганны Петровой, которая при доме государыни цесаревны Елизаветы Петровны, и в то время у Яганны была девица Лизабет, которая государыню цесаревну убирает, и она, Яганна, говорила девице Лизабет о ея императорском величестве, да про обер-камергера графа фон Бирона некоторые великие непристойные слова, и девица Лизабет говорила Яганне: „Пожалуй, для Бога, о том помолчи“«. При этом доносчица заявила, что по-русски не умеет рассказать, какие именно слова говорила тогда Яганна.