Повседневная жизнь в Северной Корее
Шрифт:
«Любое наказание, которое они получат, получишь и ты, — прорычал надзиратель, разъясняя Хюку его обязанности. — Если кто-нибудь из них попытается бежать, тебя застрелят вместе с ним».
Один человек действительно предпринял попытку бегства, правда, не в смену Хюка. Заключенный оторвался от отряда и бросился через лес, стремясь найти путь к спасению. Но лагерная ограда была почти трехметровой, а поверху шла колючая проволока с острыми, как бритва, шипами. Несчастный бегал по лесу всю ночь и в конце концов вернулся к главным воротам, моля о пощаде. Его помиловали, сославшись на «отеческое великодушие вождя».
Заключенным разрешали отрываться от работы только на время приема пищи, сна и политзанятий.
Спали лагерники на голом цементном полу по пятьдесят человек в камере. Одеял хватало далеко не на всех, поэтому заключенные сбивались в кучу для тепла. Иногда на десятерых приходилось всего одно одеяло. К вечеру мужчины настолько уставали, что не могли даже разговаривать, а только чесали друг другу спины или пятки, помогая соседу расслабиться и быстрее заснуть. Чтобы под одно одеяло поместилось больше людей, часто укладывались валетом. В таком положении было удобно массировать ступни лежащему рядом.
В первые дни по прибытии Хюк боялся заключенных не меньше, чем надзирателей. Он ожидал, что окажется среди отъявленных уголовников, жестоких зверей, насильников. Но голод делает людей пассивными. Поэтому сексуальная жизнь в лагере практически отсутствовала, а драки случались редко. Если не считать того человека, который украл у Хюка обувь, заключенные оказались куда безобиднее, чем ребята, с которыми парень общался на вокзале. В основном это были «экономические преступники», попавшие в лапы полиции на границе или на рынке. Никто из тех, кого посадили сюда за кражу, не воровал ничего, кроме еды.
В числе «воров» был 40-летний работник животноводческой фермы. Его преступление состояло в том, что он не сообщил о рождении мертвого теленка, а вместо этого отнес тушку домой, чтобы накормить мясом жену и двоих маленьких детей. К тому времени, когда Хюк познакомился с ним, он отсидел уже пять лет из десяти лет срока. Хюк часто спал с ним под одним одеялом, положив голову ему на руку. Скотник был тихим и мягким человеком, но один из старших надзирателей невзлюбил его. Жена и дети заключенного дважды приезжали к нему, но им запретили видеться с ним и посылать ему продукты, хотя лагерникам, занимавшим более привилегированное положение, свидания и передачи разрешались.
Скотник умер от голода. Он расстался с жизнью очень мирно: просто заснул и больше не проснулся. Смерть часто приходила к заключенным по ночам. Первыми это обнаруживали те, кто спал рядом, потому что у умирающего опорожнялся мочевой пузырь, а на губах в этот момент появлялась пена. Как правило, никто не убирал тело до утра. «Такой-то умер», — спокойно констатировал кто-нибудь из заключенных, прежде чем сообщить о случившемся надзирателю.
Тела кремировали на той же самой горе, где лагерники рубили лес. Родственникам ничего не сообщалось, пока они не приезжали на свидание. Только у Хюка в камере два или три человека умирали каждую неделю.
«Никто никогда не думал, что умрет. Все надеялись выжить и снова увидеть свои семьи», — много лет спустя в Сеуле рассказывал мне Хюк. Он недавно вернулся с конференции по правам человека в Варшаве, где выступал свидетелем. После этого посетил Освенцим и сопоставил увиденное с собственным жизненным опытом. В исправительном лагере, где Хюк отбывал заключение, заключенных не травили газом. Если человек оказывался слишком слаб для того, чтобы работать, его просто отправляли в другую тюрьму. Хотя некоторых казнили, а некоторых — избивали, основным наказанием было лишение еды. Именно
Подтвердить то, что Хюк рассказал о жизни в кехвасо № 12, трудно, опровергнуть — невозможно. Описанное им во многом совпадает со свидетельствами других беженцев из КНДР — как бывших заключенных, так и бывших надзирателей.
Хюка освободили из кехвасо № 12 в июле 2000 года. Если считать время, которое он провел под следствием, ему пришлось отсидеть двадцать месяцев из трех назначенных лет срока. Как объяснило лагерное начальство, он был амнистирован по случаю предстоящей годовщины основания Трудовой партии. Но Хюк был убежден, что выпустили его только для того, чтобы освободить место для новых заключенных. У северокорейского режима имелись враги посерьезнее, чем Ким Хюк.
«Проблема с продовольствием приводит к анархии», — заявил Ким Чен Ир во время выступления в Университете имени Ким Ир Сена в декабре 1996 года. В своей речи вождь подчеркнул, что возникновение частных рынков и развитие торговли могут привести к «развалу и уничтожению» партии, как это недавно произошло в Польше и Чехословакии. Принадлежа к сильным мира сего, он прекрасно понимал: абсолютистский режим требует абсолютной власти. Все хорошее в жизни граждан должно исходить от правительства. Ким Чен Ир не мог примириться с тем, чтобы люди сами добывали себе пропитание или покупали рис на собственные деньги: «Позволив гражданам самостоятельно решать продовольственную проблему, в результате мы получим увеличение числа сельскохозяйственных рынков и уличных торговцев. Кроме того, это культивирует в людях эгоизм, и партийная основа нашего общества может быть разрушена. Мы должны сделать правильные выводы из недавних событий в Польше и Чехословакии».
Когда ситуация более или менее стабилизировалась, Ким Чен Ир решил, что во время кризиса был слишком мягок и что пора повернуть процесс либерализации вспять. Тюрьмы до отказа набили частными предпринимателями, торговцами, контрабандистами, а также учеными и инженерами, обучавшимися в Советском Союзе и Восточной Европе, то есть в бывших коммунистических странах, которые предали идеалы коммунизма. Режим наносил упреждающий удар по всем, кто мог поколебать статус-кво.
В то же время Ким Чен Ир усилил охрану границы с Китаем. Дополнительные пограничные посты были выставлены вдоль пологих берегов реки Туманган в том месте, где Хюк впервые перешел на китайскую сторону. Северокорейское правительство призвало власти КНР ловить и депортировать всех перебежчиков. Китайские полицейские в гражданской одежде начали патрулировать рынки и прочие места, где беженцы из Северной Кореи могли блуждать в поисках пропитания. Китай позволил КНДР присылать на свою территорию собственных агентов, которые иногда сами маскировались под беженцев.
Если вина человека, незаконно перешедшего границу, состояла только в том, что он пытался найти пищу, он мог отделаться всего парой месяцев тюрьмы, но любой, кто торговал контрабандой либо был замечен в контактах с врагами (например, южными корейцами или иностранными миссионерами), оказывался в трудовом лагере.
Ужесточение мер коснулось даже бездомных детей. Ким Чен Ир понял, что система не может быть сохранена, если граждане — неважно, какого они возраста — будут бесконтрольно перемещаться по стране и переходить через реку в Китай. Он отдал распоряжение об открытии центров для бездомных, которые были названы в честь даты издания соответствующего указа 27 сентября 1997 года. Приюты не отапливались, питание и санитарные условия были ужасными. Беспризорники очень быстро поняли, что, по сути, эти центры представляют собой тюрьмы, и всеми силами старались избежать водворения туда.