Повседневная жизнь Версаля при королях

Ленотр Жорж

Однажды в Шуази Месье подстрелил великолепного серебристого фазана; подобрав, Руаер подносит его господину и просит позволения сохранить птицу с тем, чтобы отправить этот дивный экземпляр в кабинет натуральной истории соррезской школы. Принц согласен: «Только сначала сделайте из него чучело» — и добавляет: «Мне бы хотелось присовокупить к нему еще и золотистого фазана». Прошло несколько минут, и в воздух поднялся именно золотистый; выстрел — и паж с криком радости поднимает его с земли. «Что там такое?» — спрашивает король. «Месье только что убил золотистого фазана». — «Покажите мне». Руаер с торжеством подчиняется. У короля сердитое, надутое лицо, он явно раздражен, он прикидывает вес птицы. «Месье предназначает эту редкость музею в Соррезе», — объясняет Руаер. И тут, возвращая фазана пажу, король в порыве завистливой злобы вдруг

грубо вырывает у него перья хвоста — лучшее украшение птицы. Похоже было, что конфликт закончится перестрелкой…

«Мемуары» Первого пажа были обнаружены в старинном лиможском замке одной из наследниц де Руаеров. «Вестник вопросов истории» поступил очень правильно, опубликовав эту рукопись: документ открывает для нас большую ценность — нечто «новенькое» о Версале. Поскольку бывший паж на склоне лет писал для себя, он с простотой рассказывает об изнаночной стороне версальской жизни. Мы привыкли ее себе представлять всецело подчиненной мелочному церемониалу и потому напыщенной и размеренной, а тут, напротив, перед нами — такая непринужденность, такое добродушие и порой такая простецкая грубоватость!

Странно, что Первому пажу тогда еще удавалось разыскать гурманов, способных лакомиться дичью с душком, а он как раз мог предложить целую гору такой. Когда ее нельзя выгодно сбыть, он берет часть себе. Однажды большую долю, полторы сотни тушек, он уступил трактирщику в обмен на шикарный обед, которым угостил своих друзей. Посылки с дичью он отправлял и своим родным; те жили неподалеку от Сарла, [164] и надо думать, после такого путешествия, да еще при тогдашних способах транспортировки, тюки попахивали особенно изысканно. Руаер-отец выражал благодарность принцу с помощью корзин, полных обильно начиненных трюфелями куропаток, коих Месье был большой поклонник.

164

Сарла — город в департаменте Дордонь в южной части Франции.

Но вот я медлю… перо мне не подчиняется… я не знаю, как приступить к необычайно колоритному анекдоту, которым Руаер, не удержавшись, украсил свои «Воспоминания».

Дивная охота. Каждый из трех царственных братьев — на своих позициях. Триста лошадей, шестьсот человек, берейторы, доезжачие, стремянные, аркебузьеры, сотня швейцарцев, тридцать французских гвардейцев, двести загонщиков… Огромная толпа! Охота происходит на землях некоего сеньора, в чьем замке по окончании забавы принцы будут обедать. Вдруг Месье понимает, что король куда-то пропал. Встревоженный, он останавливает стрельбу и приказывает: «Руаер, летите что есть мочи и разыщите моего брата». Паж вскакивает на лошадь и несется во весь опор. Поблизости от ведущей к замку аллеи он слышит «громоподобный» возглас короля: «Руаер, куда это вы так мчитесь?» И паж замечает Его Величество; в предвидении доброго угощения тот присел на корточки и… Но я отказываюсь продолжать… я не в силах использовать словарь, к которому прибегает Золя в иных пассажах своего романа «Земля».

Изложив эту историю на страницах своих «Воспоминаний», Руаер добавляет: «Поскольку этой тетрадке, быть может, суждено просуществовать еще сто или более лет, я обязан сказать о том, что составляло несчастье Людовика XVI и причинило ему немало неприятностей: лучший из людей, он был ужасающе несдержан и груб в обыденной речи».

«Ничего»

Устроив над королем судебный процесс, Конвент тем самым предал его вечно длящемуся суду всех историков, которые писали, пишут и будут писать о Революции.

Вынесенный ими вердикт единодушен и жесток. Вот как звучит он в устах одного писателя, бывшего шуана, преданнейшего сторонника монархии, последнего, быть может, представителя дворянства в литературе — Барбе д’Оревильи. [165] Хоть сердце его сочится кровью, свой безжалостный приговор он произносит неумолимо, как палач, и стоически бесстрастно, как судья.

По его мнению, «Людовик XVI являет собой совершенно поразительное воплощение малодушия и безволия; это просто какое-то дурацкое пернатое существо, какие изображаются на гербах, но без клюва и когтей; и

поскольку он был таким и никаким иным, отсюда с неизбежностью вытекает, что сооружение, которому он служил замковым камнем, обречено было рухнуть». Да, разумеется, «его корону отягощал груз скопившихся за столетия ужасных ошибок», однако застигнутый Революцией король «был в меньшей степени жертва, нежели виновник, вопреки общему представлению, рисующему его скорее жертвой, чем виновником».

165

Жюль Барбе д’Оревильи (1808–1899) — прозаик и поэт.

О фатальной судьбе Людовика XVI рассуждают охотно и довольно бесплодно. Но никто не сумел рассказать о нем с той правдивостью и полнотой, как он сам — единственный монарх, взявший на себя труд день за днем описывать свою жизнь, не упустив ни единого поступка.

Его поразительное жизнеописание сохранилось в Национальном архиве; это целая кипа тетрадок размером 21 на 17 сантиметров, заполненных убористым почерком, так что каждая страничка с аккуратнейшими полями вмещает в себя 60 строк. Выказанные здесь Людовиком XVI усердие и прилежание поистине трогательны. Если бы Мальзерб [166] или Тронше [167] прочли на заседании в январе 1793 года что-нибудь из этой исповеди с целью разжалобить Конвент, их подзащитный был бы оправдан единогласно.

166

Кретьен-Гийом де Камуаньон Мальзерб (1721–1794) — министр Людовика XVI, который защищал короля на суде; сам умер на эшафоте.

167

Франсуа-Дени Тронше — другой защитник короля.

Этот текст охватывает период с 1766 по 1792 год; он состоит из дневника, охотничьих заметок и счетов. По цвету чернил и по почерку видно, что это беловик, аккуратно переписанный с черновых листочков, часть которых тоже сохранилась. Работа велась очень тщательно: тут и перечеркнутые строки, и вставки, и перепроверка подсчетов; совершенно ясно, что она представлялась автору чуть ли не самым важным делом в жизни. И в этом унылом тексте со смесью жалости и ужаса обнаруживаешь, что у короля, чья судьба оказалась столь значительной и трагической, была душа самого обыкновенного писаря, по сравнению с которой Бювар выглядит артистом, а Пекюше — поэтом. [168]

168

Бювар и Пекюше — герои одноименного романа Гюстава Флобера: скромные парижские чиновники, благодаря неожиданно свалившемуся богатству, занявшиеся в высшей степени наивно и нелепо решением всевозможных научных проблем.

Вот Людовик XVI — еще дофин, он в возрасте Керубино, ему шестнадцать лет; из Вены для него привезли самую очаровательную, самую прелестную принцессу на свете, от которой потеряет голову весь Версаль. Он пишет в своей тетрадке: «14 мая 1770 года — встреча с будущей женой; 16 мая — моя свадьба, прием в галерее, пир в зале Оперы; 23 ноября — прогулка верхом с женой; 8 июня — въезд жены и мой в Париж». На этом тема любви заканчивается; более о ней ни слова, вплоть до того дня, когда супруги станут королем и королевой.

Но зато в приложении мы находим любовно составленный «список лошадей, на которых я ездил верхом»; что же до охоты, тут подробности изобилуют: он складывает число убитых фазанов, ланей, коз, кабанов (оленей он считает отдельно) и в итоге выясняет, что за 13 лет на его охотничьем счету числится 189 254 штуки дичи и с некоторой натяжкой 1274 оленя. Он не пренебрегает даже ласточками: 28 июня он настрелял их 200.

За 26 лет он принял 43 ванны, о чем пунктуально сообщает в дневнике; так же прилежно фиксируются расстройства пищеварения, насморки, геморроидальные боли. Когда же нет ни охоты, ни литургии, ни недомоганий, он ограничивается записью: «Ничего».