Повстанцы
Шрифт:
Выслушав войта и приказчика, все разошлись: Юркевич — к себе в комнату писать послание исправнику, а Скродский пожелал перед обедом прогуляться. Через веранду он спустился в сад и по просохшей дорожке зашагал в парк. Прогулка благотворно подействовала
На обед Скродский распорядился пригласить, кроме Юркевича, и управляющего. Все-таки шляхтич, человек неглупый, ведет себя тактично, знает свое место. Такими приглашениями пан иногда оказывал ему милость. В столь тревожное время важно собрать вокруг себя надежных людей. Перед обедом все трое выпили по большой чарке специально очищенной водки с корешками, которая весьма полезна для пищеварения пана Скродского. К обеду пан велел подать мозельского. Казалось — помещик рад, что избавился от насущных забот.
К концу обеда пан Скродский шутливо затронул фривольную тему о преимуществах и недостатках холостяцкой жизни. Ведь все трое были холостяками.
— Заметили ли вы вчера, — обратился помещик к юристу, — во дворе у этого хлопа девицу изумительной красоты?
Юрист галантно усмехнулся:
— Надо было быть совершенным слепцом, милостивый пан! Типичная красавица — блондинка. Следует поздравить вас с подобной находкой.
Тут Скродский с притворной суровостью поглядел на управителя:
— Зато трижды виновен пан Пшемыцкий, укрывавший от меня такое сокровище.
Но управитель возражал, что не знает никакой особенной красотки в Шиленай.
— Нерадиво выполняете свои обязанности. В наказание извольте немедленно разузнать, кто она такая, и придумайте для нее подходящую службу в покоях. Агота уже совсем состарилась.
Обед закончили, весело перешучиваясь на холостяцкие темы.
Подходила к концу вторая неделя, как у крестьян поместья Багинай возник спор с паном. За это время на барских полях не показывался ни единый пахарь, никто не спешил с повинностями к войту или к управителю. В имении, правда, не очень сокрушались из-за полевых работ. После ясного, солнечного начала апреля погода вдруг испортилась. Северный ветер днем гнал сивые, низкие тучи с порывами снега и града, а по ночам, когда небо прояснялось, стужа обжигала начавшие было раскрываться почки.
Боязливо глядели крестьяне
Но коровы с запавшими боками и выступавшими ребрами, с заострившимися спинами еле держались на ногах. Понурив головы, жалобно мычали и печально косились на женщин, которые утром и вечером пытались их подоить.
А в лачугах, притиснув носы к закоптелым окошкам, ждали изголодавшиеся ребятишки. Возвратись в избу, матери ставили подойник на лавку, а дети устремлялись к нему с глиняными кружками. Если в подойнике оказывался глоточек-другой молока, его сливали в бутылку и давали младенцу, с жалобным визгом сучившему ручками и ножками в колыбельке. Если же не оказывалось и этого, мать нажевывала хлеба, иногда подмешивая макового сока, и завязывала в тряпицу. Жадно сосал малыш жеванку, а потом спал до обеда.
В избах и во дворах никто не хотел ни за что браться, день ото дня ожидая погоды и настоящего начала страды. Крестьяне по целым дням просиживали в хатах, в при-клетках, в сушильнях, потягивая трубки, то перекидываясь словечком, то поглядывая на небо, гадая о завтрашней погоде. Редко случались прояснения — солнце, уже высоко поднявшись, вдруг сквозь расщелину в тучах бросит струю света и тепла, или же неожиданно на закате распогодится, и пробудится надежда, что, может, завтра ветер переменится, вернутся вёдро и тепло, труд и радость.
В такие дни томительного ожидания крестьяне Шиленай и других деревень все чаще стали проведывать соседей, особенно если их лачуг достигало какое-нибудь необычное известие из отдаленных мест и вызывало то бодрость, то отчаяние и страх.
А слухов распространялось все больше, не только со стороны Паневежиса, Укмерге, Расейняй и Шяуляй, но и из дальних мест Литвы — Зарасай, Биржай, Каунаса, а иногда из Вильнюса, из-под Курляндии, с Занеманья и далекого Жемайтийского взморья. Слухи переходили из уст в уста, переползали из местечка в местечко, из села в село, то исчезая бесследно, то разрастаясь, словно тучи перед грозой.
Находились люди, которые своими глазами видели толпы взбунтовавшихся крепостных, пылающие поместья, убитых панов или опустошенные драгунами села, засеченных насмерть крестьян. Отыскивались всезнайки, собственными ушами слышавшие подлинную царскую грамоту, по которой людям предоставлена полная свобода и обрабатываемая ими земля безо всяких платежей и повинностей. Такие призывали крестьян не заключать никаких грамот с помещиками, ибо это поведет к увековечению крепостного ярма, к новой панщине, к еще большему панскому произволу.