Пояс Богородицы
Шрифт:
Боевое искусство всадников превосходило силу русского пешего строя. Славяне бились стенка на стенку, растянувшись в линию и тесно сомкнув щиты, прикрывая друг-друга, выставив копья. Сломать их боевой, словно из монолита, строй было непросто даже закованной в латы коннице. Но подвижные монголы давным-давно поняли свое преимущество перед неповоротливой «стенкой». Они ловко пользовались быстротой перемещения на поле боя, разбивая могучую стенку почти без потерь.
Отряды конных лучников сближались с пешей русской ратью на расстояние выстрела и засыпали ее стрелами.
– 4-
ряды. Но им не давали отдышаться. Монголы тут же разворачивали коней и возвращались на расстояние пущенной стрелы, и все повторялось.
Когда русский отряд, разгоряченный попытками сблизиться и устроить сечу, отходил далеко от спасительных стен города, на поле боя перед ним появлялись тысячи новых хорчинов, спрятанных доселе где-нибудь в пойменных зарослях или прибрежных лесах. Рать окружали и начиналась кулумга – изматывание и избиение противника. Используя численное превосходство и подвижность, монголы выстраивались в большой круг, словно накидывали на войско противника гигантский аркан из людей и лошадей и разили-разили стрелами уже со всех сторон.
Пытаясь вырваться из живой петли, ратники снова и снова бросались в атаку. Но живой аркан, ловко извиваясь, перемещался по полю, удерживая безопасную для себя дистанцию.
Монгольские стрелы сыпались, как град из черной тучи, а раненые ратники падали, словно скошенные градинами стебли. И так весь день. Наступала, казалось, спасительная ночь. Но кулумга не прекращалась. Один отряд хорчинов сменялся другим, третьим… Врагу не давали ни минуты отдыха. Измученные напряжением, жаждой и бессонницей, обессилевшие от тяжести кольчуг, щитов и оружия, дружинники начинали терять самообладание и боевой дух. Они уже не бросались вперед, а словно затравленный зверь, загнанный в надежную ловушку, обреченно огрызались, сбившись в кучу и выставив во все стороны бесполезные копья и мечи. Тяжело дыша, в измождении, то там, то тут, шатаясь словно пьяные, «урусы» падали на колена, плохо прикрываясь щитами, и лишь вздрагивали от каждого нового залпа стрел. Слышались стоны раненых, ругань, проклятия и мольбы.
А кулумга продолжалась. Отдохнувшие и свежие, возвращались наутро отряды монголов, первыми начавшие эту кошмарную пытку. Но за ними уже молчаливо стояли, выстроившись в несколько линий, бронированные тяжелые всадники гвардии. Они смеялись, глядя на измотанную русскую рать, что-то весело горланили друг-другу, показывая на растерянную кучу-малу, бывшую еще вчера грозной «стенкой».
Еще немного и… рать дрогнет, побежит напролом через монгольский строй, назад, к спасительным стенам города. Последняя надежда уже поверженного, но все еще живого врага. Этот момент близок. Вот он! Взревели боевые рога
– Алга – а! – слышит Батачулун. Он видит, как первая шеренга, за ней вторая, третья и последняя четвертая, сминая разбегающихся в панике «урусов», летит на крыльях славы и доблести.
– 5-
Солнце уже окрасило небо над Сараем бледной лазурью начавшегося дня, а шум в степи не стихал. Провожающие заспешили к стойбищам и дальним выпасам – джайляу. Защитный вал ханского дворца и стены укреплений опустели. Предрассветная мгла рассеялась совсем и город наполнился светом. В богатой травами приволжской степи вдоль бесконечной речной излучины из пойменных лугов теснились бесчисленные постройки. В большинстве глиняные, разбросанные по прихоти обитателей, тысячи юрт и врытых в землю мазанок окружали ханскую ставку – Аттука-Таша, украшенную золотым новолунием и находившуюся в центре. Ставку обступали дворцы нойонов и эмиров – высшей ордынской знати. Тоже в большинстве глинобитные. Но мелькали и кирпичные, и деревянные сооружения: мечети и минареты, ремесленные мастерские гончаров, ювелиров и стеклодувов – опытных пленных умельцев.
Солнечные лучи упали на утрамбованные площади базаров, окруженных лавками купцов. С ними соседствовали загоны для караванных верблюдов и лошадей, гонимых сюда со всего белого света: из Сирии и Египта, Ирана и Греции. Как правило, неподалеку от караван-сарая дымилась чайхана. И не одна. Иноплеменного народу проходило через столицу ханства великое множество. Какой только говор не слышался здесь: гоготали черкесы, горланили кыпчаки и гагаузы, трещали венецианцы, зазывая покупателей; лилась, как песня, балканская речь, мягко шипела русская. Город внушал чувство гигантского шумного водоворота жизни, бурлившего и днем, и ночью. Этот водоворот втягивал в себя людские потоки соседних стран на великом пространстве от Индии до Италии, от Ирана до русского Залесья. О, это был удивительный город! Уже в его определении звучал парадокс – город кочевников. Как это? У людей, не сидевших на месте и вдруг город? Да, это гигантское стойбище личной гвардии хана по своим размерам превосходило многие крупные столицы иноземных государств. Но удивительным было то, что «город» не стоял на месте, врастая в землю каменными ногами. Он периодически двигался следом за своими стадами. Известно, по крайней мере, о двух его исторических перекочевках, вызывающих споры и путаницу в умах исследователей о том, где же все-таки стоял Сарай. Город-кочевник покинул первое стойбище Батыя и ушел к богатым лугам левобережья Ахтубы, оттуда двинулся в ее верховья к нетронутому разнотравью новых прикаспийских степей. Столица Орды, кочуя, меняла названия: Сарай-Бату, Сарай-Берке, Гюлистан, Сарай-аль-Джадит, Новый Сарай – но это был один и тот же город. Несмотря на свои удивительные размеры город-кочевник перемещался, почти не оставляя после себя следов пребывания на старом месте.
Конец ознакомительного фрагмента.