Поющие пески. Дело о похищении Бетти Кейн. Дитя времени
Шрифт:
В следующий раз Ричард появился на страницах романа, когда без гроша в кармане отплывал из Линна на попутном голландском корабле. Вместе с ним находился его брат Эдуард, друг Эдуарда лорд Гастингс и несколько сторонников. Денег ни у кого из них не было, так что после долгих уговоров капитан согласился взять в уплату за проезд отороченный мехом плащ Эдуарда.
Уорик в конце концов решил, что он сыт по горло семейством Вудвиллов. Он помог посадить своего кузена Эдуарда на английский трон; он может с такой же легкостью и стащить его оттуда. В этом ему согласились помочь все Невиллы,
С этих пор Ричард оставался на заднем плане описываемых событий. Тяжелая зима в Брюгге. Пребывание у сестры в Бургундии — той самой сестры Маргариты, которая когда-то стояла на крыльце замка с Ричардом и Георгом, провожая отца, а теперь только что стала герцогиней Бургундской. Маргарита, добрая душа Маргарита, была опечалена и встревожена — как в последовавшие годы печалились и тревожились многие — непонятным поведением Георга и посвятила себя сбору средств для двух более достойных братьев.
Постоянный интерес Пэйн-Эллис к великолепному Эдуарду все же не позволил ей скрыть, что основную работу по снаряжению кораблей, нанятых на собранные Маргаритой деньги, проделал Ричард, которому не исполнилось еще и восемнадцати лет. А когда Эдуард с до смешного малой горсткой сторонников снова стал лагерем в зеленой английской долине, и перед ним оказался Георг с целой армией, именно Ричард отправился в лагерь к Георгу и склонил того (правда, уже поддавшегося влиянию Маргариты) перейти на сторону Эдуарда, открыв таким образом последнему дорогу на Лондон.
Эта миссия, однако, вряд ли могла считаться особенно большим достижением. Георга можно было уговорить на что угодно. Слабоволием он отличался с рождения.
6
Грант еще не до конца разделался с «Рэбской Розой», когда на следующее утро ему передали пакет от Марты с более солидным изложением исторических событий, записанных канонизированным сэром Томасом Мором.
В книгу была вложена записка, написанная крупным размашистым почерком Марты.
«Книгу пришлось послать, сама принести не смогла. Жутко занята. Кажется, удалось уговорить М. М. написать пьесу о леди Блессингтон. В магазинах Т. Мора не нашла, пришлось взять в библиотеке. Странно, почему библиотеки сразу не приходят в голову. Наверно потому, что книги там обычно все замызганные. Эта, по-моему, совсем чистая. У тебя есть четырнадцать дней. Похоже на приговор. Надеюсь, интерес к горбуну означает, что скука мучает тебя меньше. До скорого.
Марта».
Книга действительно оказалась в хорошем состоянии. Но после изящного набора «Розы» ее шрифт выглядел тяжеловесным, а серьезного вида абзацы устрашали неопытного читателя. Тем не менее Грант набросился
«Ночами он плохо спал, подолгу ворочался, размышляя с открытыми глазами; затем, измученный бдением, скорее дремал, чем спал. Не знало покоя его сердце, постоянно мучимое воспоминаниями о свершенных им отвратительных деяниях».
Подобное читалось нормально. Но когда Мор добавил, что «узнал это по секрету от приближенных», Грант внезапно почувствовал отвращение. Со страницы пахнуло ароматом кухонной сплетни и замочной скважины. Еще до того как читатель осознавал это, его симпатии переносились с самодовольного комментатора на измученного человека, метавшегося без сна. Убийца казался более порядочным человеком, нежели тот, кто писал о нем.
Что-то не сходилось…
Грант чувствовал ту же неудовлетворенность, что и при изучении с виду достоверных свидетельских показаний, в которых, он был уверен, должна иметься какая-то ошибка. Грант был озадачен. Не мог же ошибаться в личных воспоминаниях Томас Мор, вот уже четыре столетия почитаемый за свою честность?
Ричард из книги Мора, подумал Грант, был таким, каким его представляла старшая больничная сестра. Человек, вознесшийся высоко и способный как на великое зло, так и на великие муки. «Он никогда не чувствовал себя спокойно и в безопасности. Он всегда озирался вокруг, почти никогда не снимал доспехов, рука его всегда лежала на рукояти кинжала; в выражении лица и поведении ощущалась постоянная готовность нанести удар».
И, конечно, приводилась драматическая, если не сказать истерическая, сцена, которую Грант запомнил со школьных дней и которую помнит, должно быть, каждый английский школьник. Сцена Совета в Тауэре перед тем, как Ричард предъявил свои права на корону. Его внезапная попытка выяснить у Гастингса, какая участь должна ждать того, кто замышляет убийство регента королевства. Его безумное утверждение, будто причиной уродства — сухой руки — послужило колдовство и жены, и любовницы (Джейн Шор) Эдуарда. Яростный разнос в щепки стола, что явилось сигналом для вооруженных сподручных Ричарда, которые ворвались в палату и схватили лорда Гастингса, лорда Стенли и Джона Мортона, епископа Илийского. Поспешная казнь Гастингса во дворе на подвернувшемся бревне, едва тот успел исповедаться первому попавшемуся священнику.
Рисовался портрет человека, который сначала действует, — в гневе, в страхе, в порыве мстительности, — а уж затем кается.
Впрочем, Ричарду не отказывалось и в способности заранее замыслить злодеяние. Так, он распорядился, чтобы некий доктор Шоу, брат лорда-мэра выступил 22 июня с проповедью, в которой утверждал, что как Эдуард, так и Георг были рождены герцогиней Йоркской от неизвестного мужчины, и что Ричард, следовательно, яввлялся единственным законным сыном герцога и герцогини Йоркских.