Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Хочу поделиться с тобой своим горем.
Сказано это было с такой грустью, с такой тоской, что от жалости у Андрея Ивановича сжалось сердце.
Они прошли в палаты Михаила Львовича, устроились в мягких креслах у пылающего камина и долго сосредоточенно глядели на языки пламени, соревнующиеся меж собой в яркости, стремящиеся превзойти друг друга в мощи.
Огонь успокаивал душу. Отдыхается возле него славно.
«Нужно мне в Москве и в уделах тоже камины сладить, а уж в Старице, где теперь больше всего времени стану проводить, обязательно их устроить велю», - думал Андрей Иванович.
Вовсе
– Готов ли выслушать меня?
– спросил тот. Вопрос прозвучал неожиданно громко, отчего князь Андрей даже вздрогнул.
– Да, Михаил Львович.
– Она ответила отказом. Решительным. Ты оказался прав, когда засомневался, согласится ли она выйти замуж за изменника. Представь, она так и назвала меня «изменник». Но какой я изменник? Меня просто вышвырнули со двора, как ненужную вещь. Что мне оставалось делать? Втянуть голову, как черепаха под панцирь? Разве это достойно мужчины?! Мужчина, не способный защитить свою честь, может без стыда обряжаться в сарафан, а не в доспехи.
Глинский сердито засопел, видимо перебарывая вспышку гнева, вызванного незаслуженным оскорблением. Успокаивался долго, но вот все же снова заговорил.
– Мой мудрый наставник детских и ранних юношеских лет не единожды говорил: у женщин волос длинный, а ум короткий, советовал никогда не показывать женщине, что ты покорен ее красотой. Он считал, что женщину нужно завоевывать не словом, а мечом. Это, конечно, слишком, но, как я теперь понимаю, разумности совет не лишен.
– Воспользуйся этим. Уговорись с царем Василием Ивановичем, он пособит тебе взять Киев, и станешь ты присяжным князем российским. Удельным князем. Как Одоевские, Воротынские, Новосильские и иные Заокские и Верхнеокские.
– Думал об этом. Вроде бы заманчиво. Только не могу я переступить через себя. Зачем мне Киевское княжество без любви Анастасьи? А мечом не хочу ее брать. Не могу. При согласии и любви - тогда счастье. Иначе что? Коптить небо. Нет, на такое я не согласен.
– Но ты уже в годах. Пора подумать о семье. Не сошелся же свет клином на вдове этой? Мало ли знатных и пригожих, кто почтет за счастье соединить с тобой свою судьбу?
– Знаю. Достаточно. Но ни одна меня не согреет. А семья? У меня она есть. Братья. Их жены. Их дети. Одна Елена, племянница любимая и любезная, чего стоит. Души в ней не чаю. Сорванец, а не девка.
Снова на долгое время воцарилось молчание. Вроде бы и не переживают князья, а только игрой языков пламени любуются.
Но вот снова громкий голос Глинского вспугнул тишину:
– Я еще хотел, князь Андрей, повиниться перед тобой… Когда ты вопрошал, не лучше ли идти на Вильно либо на Лиду, я отверг твой совет, назвав его неразумным. Грешен: разумность в том совете была, но я рвался в Мозырь по двум причинам. Первая в том, что он сдавался без сопротивления, тогда я и так сказал, но умолчал о своей мысли, думал, можно присоединить его к Турову при переходе под руку царя Василия Ивановича. Но главная причина была не в том: я надеялся на согласие Анастасьи, а из Мозыря до Киева - рукой подать. Туров с Мозырем вполне можно было приложить к Киевскому княжеству как свадебный подарок. Думаю, брат твой
Крепко сказано. Но не очередное ли лукавство? До этого откровения князь Андрей уж стал считать, что Михаил Глинский с ним совершенно искренен, а выходит, не все свои мысли открывал. Вот и сейчас, вроде бы душа нараспашку, но вполне может быть, оставил что-то в потайном закутке. «Может - не может… Нельзя не верить людям…»
Не совсем Андрей Старицкий отмахнулся от сомнений, остались они в душе на всю жизнь. Единожды обманувший, отчего не повторит?
Ближе к полуночи князья разошлись по своим опочивальням.
Еще день прошел в безделии, в ожидании гонца от воеводы русской рати или от самого Василия Ивановича. Вот и вечер миновал, ночь на дворе, а никто не появился. Стало быть, ожидание продолжится. Перед тем как отправиться спать, Михаил Глинский не удержался от недоуменного вопроса:
– Что-то волынит Василий Иванович? Не передумал ли?
– Не может он передумать, - возразил Андрей Старицкий.
– Мой брат верен слову, а решения не принимает наобум. Уверен я, рать уже на Березине и у Минска. Завтра, считаю, нам станет известно все.
– Погодим до завтра, что еще нам остается делать?
Не ошибся князь Андрей: на следующий день прискакал гонец от воеводы князя Шемякина, который от имени царя Василия Ивановича звал к себе под Друцк рать Михаила Глинского на помощь.
– Где действует основное войско?
– спросил гонца Глинский.
– Везде. Минск осадили князья Верхнеокские и Заокские со своими дружинами. Они уже овладели многими мелкими крепостицами. Новгородская рать с воеводой князем Даниилом Щеней осадила Оршу. Князь Шемякин встал у Друцка. Туда и тебя кличет государь наш.
– Размашисто, - не то одобрил, не то осудил князь Глинский действия русской рати, потом добавил: Отдохни денек, завтра - в путь. С моим посланием воеводе князю Шемякину и к горожанам Друцка. Мы с князем Андреем Ивановичем подготовим грамоты.
Когда гонец отошел, Андрей Иванович усомнился:
– Зачем воеводе Шемякину грамота? Иль словами нельзя?
– Чтоб чего не перепутал гонец. Я хочу, если ты не возражаешь, просить воеводу отойти от города, коли он уже осадил его. Снять осаду.
– Рассчитываешь, что по доброй воле распахнут ворота?
– Да. Друцк мне тоже не единожды обязан спасением. Обращусь к горожанам, пообещав им полную неприкосновенность, если они согласятся присягнуть Василию Ивановичу, царю российскому. Угодно будет ли это Шемякину? Жаждет, возможно, почистить Друцк ради добычи.
– Согласится. Я самолично отпишу ему, чтоб не противился.
– Отменно. Значит, зовем писаря.
Воевода Шемякин выполнил все, о чем просили его князья. Вручил посланцу, который должен был войти с воззванием Михаила Глинского к горожанам, и свое заверение, что полки даже не будут входить в город, если он присягнет российскому царю, и останется в Друцке только небольшой отряд для обороны от поляков и литовцев, если те пожалуют.