Поздний экспресс

Волкова Дарья

– Вик... обними меня... пожалуйста...

Его руки прикасаются к ее спине робко, почти невесомо.

Они так стоят долго, молча. А потом Надя поднимает на него взгляд. Фантастическое ощущение полного понимания не покидает. А еще - чувство своей полнейшей власти над ним. Она сейчас может сказать ему то, что согнет его от стыда и боли пополам. Или - то, что исцелит их обоих.

– Поцелуй меня, Вик...

– Нет!
– неверяще, потрясенным выдохом.

– Да...
– вставая на цыпочки, почти ему в губы.

–

Нет!
– он бы отшатнулся, но сзади подоконник.
– Не надо! Я не могу... Я же...

– Придется самой, - вздыхает Надя.

Вик боится. Боится самого себя. Боится того, что сделал. А вот ей не страшно.

Такой трогательный. Окаменевшие плечи под ее руками, замер, даже вдохнуть глубже боится. И губы... губы сжимает совершенно как девчонка.

– Витяяяя...
– ей вдруг становится... смешно. Необыкновенно легко и весело, что странно, учитывая то, что произошло совсем недавно. Но она начинает его понимать, понимает, что он сорвался, даже догадывается - почему, но она осмыслит это потом. А сейчас она просто чувствует его - его настроение, состояние, его всего. И это кружит голову. Дарит чувство совершенной власти над ним. И этой властью хочется воспользоваться. Исключительно во благо их обоих.
– Прекрати сопротивляться. Что ты как маленький...

– Надя... Как я могу после...

Она пользуется тем, что его губы размыкаются. И бесстыдно засовывает язык ему в рот. Сопротивления Вика хватает совсем ненадолго. А потом он со стоном прижимает ее к себе, все еще не веря в чудо, произошедшее с ним. Она дала ему второй шанс. И он ни за что его не испортит. Как испортил все в первый раз. Он больше не обидит ее. Не причинит боли.

Так они не целовались никогда. Это не похоже на те поцелуи-демонстрации, что были у них в избытке. Не похоже на их единственный настоящий поцелуй, после которого она натворила столько глупостей. И тем более это не похоже на то, как он ее целовал совсем недавно.

Нежно. Выворачивающе душу нежно. Губы - совсем не такие, как полчаса назад. Мягкие, ласковые. Он целует ее, он дирижирует их поцелуем, но делает это так, что ей совершенно не хочется перехватывать инициативу. И она только позволяет и наслаждается.

Его губы отрываются от ее, он беззвучно что-то шепчет ей в висок. Она знает - что. Глупый. Она простила. Она просто не могла поступить иначе.

И снова нежные касания губ и языка. Кружит голову, сбивает дыхание. В висках уже шумит и...

– Витя...

– Да?
– выдыхает ей тепло прямо в ухо, вызывая новый табун мурашек по телу.

– Меня ноги не держат. Хочу лечь, иначе упаду прямо здесь и сейчас.

Он безропотно подхватывает ее на руки.

И на кровать он ее опускает бережно, словно Надя хрустальная. А вот попытку отстраниться она пресекает, перехватив за плечо, так, что ему приходиться упереться коленом в матрас рядом с ее бедром, чтобы не упасть сверху.

–

Куда?!

– Отдыхай, - он еще пытается освободиться!

– Я пока не устала!
– рывок за плечо на себя, и больше от неожиданности, чем от ее движения он падает. Успевает подстраховать себя рукой, перекатиться через нее. Разорванное платье позволяет ей закинуть бедро на него, обхватить рукой за плечи.

– Надя...
– растерянно.
– Ты что делаешь?

– У меня такое чувство, - она приближает свое лицо к его, заглядывая в едва угадываемые в полумраке комнаты глаза, - что я занимаюсь совращением малолетнего. Вик, ты долго будешь брыкаться?

– Надя... Наденька...
– он перехватывает ее руку, целует в ладонь.
– Не надо. Я не... я не стою этого. Я же так с тобой поступил. Не надо меня жалеть...

– Больно надо мне тебя жалеть, - ее другая ладошка пробирается под рубашку снизу, ложится на упругую кожу живота, которая под ее прикосновением превращается в твердые кубики пресса. Он резко выдыхает. А она невесомо гладит его, задевая пальцами невидную сейчас, но так отчетливо запомнившуюся ей золотистую стрелу.

Его тяжелое дыхание. И беспомощное:

– Не надо...

И ее неожиданное и тихое:

– Витя... Пожалуйста... Мы неважно начали. Давай попробуем еще раз. Я хочу, чтобы ты меня любил. По-настоящему.

Недолгая пауза. И его тоже тихое и решительное:

– Хорошо. Конечно. Я... я буду любить тебя.

Она не сразу осознает, что он ее понял совсем не так, как она предполагала. А когда осознала - было уже поздно. На ней не осталось ни одного клочка ткани, она абсолютно голая. Потерянная, беспомощная от его таких нежных теперь пальцев. От его хриплого шепота на ухо:

– Маленькая моя... Тебе будет хорошо... Я обещаю...

Ей УЖЕ хорошо. Так хорошо, как не было никогда и ни с кем. Она теряет свое тело, разум, все это принадлежит ему, его пальцам, его голосу. Ее рвут на части два абсолютно противоположных желания - чтобы он был так же нежен и нетороплив, и наслаждение длилось и длилось. И чтобы он усилил давление своих пальцев, и она... она...

– Вик...
– со стоном непонятной ей самой мольбы и прогибаясь.

– Сейчас, моя хорошая, сейчас...
– шепчет он.

Что - сейчас? Куда он убрал пальцы?!

И, спустя бесконечное мгновение - его губы. Горячий упругий язык. Она не выдерживает. Кричит.

Он не успевает насладиться ею. Ее вкусом, ее доверчивостью и открытостью. Тем, что она позволяет ему. Лишь несколько сводящих с ума их обоих, бесконечно интимных и сладких поцелуев и она...

... улетает. Разлетается на миллион осколков, исчезая из этой вселенной. Нет ничего вокруг, нет даже собственного тела, которое сейчас выгибается под властью бьющегося в нем оргазма. А она сама где-то неизмеримо далеко, превратившись в невесомое бестелесное облако.