Позднорожденные. Том 3
Шрифт:
– Вы с Эльтаном оба совершенно умилительны, когда дело заходит о младших братьях.
– Нашел кого помянуть к ночи…
– Однажды ты смиришься и может даже поймешь его.
– Ты понял? Смирился? – голос Сцины стал жестким.
– Понял. – Нилан тяжело вздохнул. – Но смириться не смог. Никто из нас не может. Такие как наш Джон или твой сладкий братец Шедар – им нужно было наводить мосты, строить все заново, и во что их превратили такие, как мы с тобой… Нам, старым гнилым развалинам, стоило уйти в леса и подохнуть там.
– В лесах нет миндально-фисташкового мороженого.
– Твоя привязанность к миру людей не делает тебе
– заметил Нилан.
– В глазах эльфов ничто не делает мне чести.
Они помолчали, Софи хотела было уже вернуться к себе, но тут Сцина заговорила. Голос ее смягчился, пропала едкость и горечь, даже напускная хрипотца. Софи не видела ее и в первую секунду подумала, что в комнате появился кто-то третий.
– Он грубее их мир. Такой… грязный, кровавый. Все пороки на виду, алчность, жадность, эгоизм – все живет рядом с добротой, самопожертвованием, честью… А мы делаем вид, что у нас нет пороков, но так ли это, Нилан? Мы с тобой знаем эту истину. И за это, именно за это нас отвергает наш народ. Мы словно бельмо… – она усмехнулась, и Софи подумала, что, наверное, она откидывает свою челку. – Бельмо, которое хочется забыть и снова притворяться идеальными. А я не хочу. Я не могла смириться с Согласием о землях, потому что ненавидела людей всей душой. И именно к ним меня выбросила моя дорога. А теперь… теперь мне нужно притворяться, что я все еще ненавижу их. Это ведь я, Сцина Макидарская, Непримиримая дочь… Господи и кто только придумывал нам всем эти прозвища?
– Макидарская волчица. – сказал Нилан, и Софи услышала улыбку в его тоне. – Клинок Севера…
– Да уж, звучно. Народ облил меня презрением, потому что я не хотела мира. Что сделают сейчас, когда я скажу, что не хочу войны?
– Боюсь, никому уже неинтересно твое мнение, кайране.
– А что он?
– Тебя все еще волнует позиция Эльтана?
– Я отдала ему службу…
– Ты просто в него влюбилась.
Сцина хмыкнула.
– Всякая дева хоть день своей жизни да была влюблена в Эльтана Сиршалленского. Я хоть имела смелость себе в этом признаться.
– Смелости тебе было не занимать.
– А тебе глупости.
– Я славен этим. У каждого свой талант.
– Какой у твоего брата?
Нилан на мгновение замешкался.
– Постоянство. – сказал он с горьким смешком.
– Да уж… Ты подло поступил, побратим. Ты знаешь об этом? – Нилан молчал. – Ты, конечно, не приносил вашему шахране клятв службы, но думаю он, как и его брат когда-то, вверил тебе свои чаяния. Доверился тебе. И как ты с ним обошелся?
– Когда спасем шахране, тогда и попрошу у него прощения.
Софи бесшумно сглотнула.
– А если ты не спасешь его, а лишь погубишь ту, что он велел защищать? Как ты намерен жить с этим, Нилан?
– Невыносимая жизнь – это проблема которую до смешного легко решить, дорогая.
Сцина хмыкнула.
– Ты не вырос, Нилан. Ничего не понял за эти триста лет. Все такой же…
– Зато я не размяк. – в голосе его зазвучала сталь.
– Как я? Смотри-ка, десятый мнит себя непримиримым воином.
– Раньше ты снимала им головы и смеялась. Шла в бой, распевая макидарские песни. Я помню утро Красного ручья…
– Все мы когда-то были яростными и бесстрашными, алчными до побед и крови. Такова уж эта болезнь – молодость.
– Значит, я все еще молод. – Софи услышала, как он поставил на стол кружку и тихо попятилась.
– Нелестное заявление для трехсотлетнего эльфа. Стареть боятся
– Эльфы вечно болтают о вечности вместо того, чтобы заняться тем, что происходит здесь и сейчас. Здесь и сейчас, Сцина, мы переворачиваем мир. Тебя в такой момент заботит мой ум?
– Меня заботит твоя душа. Ты так и не понял, что не найдешь в мести того, что ищешь, брат. Даже смерть всех людей на свете не вынет заносу из твоей груди…
– Что ты об этом знаешь. Разве ты любила?
– А ты? Разве ты любил? Или лишь придумал себе любовь?
Софи услышала как шумно отодвинулся стул и быстро юркнула в комнату. Она не успела закрыть дверь и увидела как Нилан стремительно прошел по коридору. Хлопнула дверь, и наступила тишина.
– На выход!
Софи, задремавшая в дороге, встрепенулась. Цепи, сковывающие ее наручники и ножные кандалы громко зазвенели. В грузовике она была одна, сидела на металлической лавке в глухом без единого окошка кузове. Куда ее перевозили никто не озаботился ей сообщить, как и о том сколько ехать. Софи зевнула и поднялась.
Неловко перебирая скованными ногами, подошла к открытой задней двери. Двое охранников, не знакомых, а значит местных, ждали ее у выхода. Рядом разминался водитель и охранник, которые грузили ее в грузовик на предыдущем месте. Софи схватили за предплечье и помогли выйти, а вернее сдернули по короткой лесенке так, что она едва не свалилась. Она не возмутилась. Давно уже привыкла.
Яркое солнце ударило в глаза, и она заморгала, удивляясь, что находится не на широком тюремном дворе, на которых она обитала последние пару месяцев, а у черного входа в какое-то старое, украшенное лепниной, здание из грубого серого камня. Тут было удивительно просторно и пусто. От далеких ворот и высокого забора тянулась лента грунтовой дороги, но вокруг здания не было ни сада, ни единого деревца. Голый ровный газон и пустота.
– Эй! Ты что идиот! – зашипел охранник из грузовика, и на голову Софи тут же надели плотный тканевый мешок. – Дебила кусок! В инструкции же написано – без обзора!
– Да пофиг, веди уже.
И Софи куда-то повели. Тюремная роба стала ей уже привычна, передвигаться в ножных кандалах, конечно, было то еще удовольствие, но далеко не все охранники были жестоки с ней. Были и добрые. Один в ее второй камере, даже носил ей кексы и заводил задушевные разговоры.
Нилан предупреждал, что ей будут подсовывать и сокамерников и охрану, старающихся вызнать то, что она не скажет следователям. Софи помалкивала и придерживалась обычной истории.
Сдалась она, как и планировали, на мелком воровстве. В Альдестане, ее родном городе. Нилан не хотел туда ехать, но она настояла, и Сцина поддержала. Это звучало складно – глупая девочка все-таки приползла в родной город к родителям. Софи заставила Нилана отвезти ее к дому родителей ранним утром. Замерев, окаменев, не чувствуя практически ничего смотрела, как отец уехал в восемь на работу, как мама вышла и ушла пешком на рынок. Софи думала, что ее разорвет от боли, но чувствовала только глухое онемение, тупую тоску. Она знала, что уже никогда не сможет вернуться к ним, и все слезы были выплаканы там, в Сландене прошлой весной, когда она смотрела все интервью мамы по телевидению. Смотрела и понимала, что ради того, чтобы они остались живы и здоровы, никогда больше не увидит их. Нилан беспокоился, что она выйдет из себя и натворит невесть каких глупостей.