Пожар на Хайгейт-райз
Шрифт:
Теперь же она даже снисходила до значительной терпимости и даже нежности в отношении Томаса Питта, даже при том, что по-прежнему предпочитала не сообщать своим знакомым, чем он на самом деле занимается. А вот ее свекровь, бабушка Шарлотты, наоборот, не переставала считать это настоящей трагедией и не упускала случая сообщить об этом всем, кто подвернется под руку.
Шарлотта поднялась по ступеням и позвонила в колокольчик. И едва успела чуть отступить назад, когда дверь распахнулась и Мэддок, дворецкий, впустил ее внутрь.
– Добрый день, мисс Шарлотта. Как приятно вас видеть. Миссис
– Добрый день, Мэддок. Да, пожалуйста. Все здоровы?
– О да, вполне, благодарю вас, – автоматически ответствовал он.
От него и не ожидалось ответа; кому какое дело, что у кухарки приступ ревматизма в колене или что горничная простудилась и чихает, а судомойка и кухонная прислуга повредила щиколотку, поскользнувшись, когда тащила ведерко кокса для печки. Настоящую леди не волнуют подобные происшествия внизу. Мэддок так никогда и не понял до конца, что Шарлотта больше не «леди», уже не в том статусе, в каком родилась и выросла в этом доме.
Кэролайн сидела в знакомой с детства гостиной, лениво тыкая иглой в вышивку, но ее мысли были где-то очень далеко, а бабушка раздраженно пялилась на нее, пытаясь придумать какое-нибудь особенно ядовитое замечание. Когда сама она была девочкой, вышивку выполняли с особой тщательностью, а если какая-то дама оказывалась столь несчастлива, что становилась вдовой, лишенной мужа, которого могла бы порадовать своим искусством, то эту скорбную участь следовало нести с достоинством и даже с благоговением и при этом выполнять свои обязанности с должным вниманием и прилежанием.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, то исколешь себе пальцы и запачкаешь ткань кровью, – говорила она как раз в тот момент, когда дверь отворилась и дворецкий объявил о приезде Шарлотты. – И тогда это уже ни на что не будет пригодно.
– Оно и так мало на что пригодно, – ответила Кэролайн. И только потом поняла, что кто-то пришел.
– Шарлотта! – Она уронила все вышивальные принадлежности – иголку, кусок льняной ткани, пяльцы, нитки – на пол и поднялась на ноги, радостно и облегченно улыбаясь. – Дорогая моя, как я рада тебя видеть! Ты очень хорошо выглядишь. Как дети?
– Отлично себя чувствуют, мама. – Шарлотта обняла мать. – А ты как? – Она повернулась к бабушке: – Бабушка? Как вы себя чувствуете? – Она отлично знала весь каталог жалоб, который будет ей сейчас зачитан, но было гораздо менее опасным спросить об этом, нежели не спросить.
– Я болею. Страдаю, – ответила старая леди, оглядывая Шарлотту с головы до ног своими острыми черными глазками. Потом недовольно засопела. Это была маленькая толстенькая женщина с крючковатым носом, который в юности считался аристократическим – по крайней мере, теми, кто относился к ней наиболее благожелательно. – Я хромаю. И глохну. Если бы ты посещала нас почаще, то знала бы это и так и не задавала подобных вопросов.
– Я знаю, бабушка, – ответила Шарлотта, решившая со всем соглашаться. – А спросила только потому, чтобы показать, что мне не все равно.
– И впрямь! – проворчала старуха. – Ну, садись и расскажи что-нибудь интересное. Мне еще и скучно. Хотя мне было скучно с тех самых пор, как
– Давайте выпьем чаю. – Кэролайн улыбнулась Шарлотте через голову свекрови.
Подобные разговоры вот уже двадцать лет были неотъемлемой частью ее жизни, и она воспринимала их с должным смирением. Вообще-то ей редко бывало скучно; когда миновал первый период горя после того, как она овдовела, Кэролайн открыла для себя новые интересные занятия. Теперь она имела возможность свободно читать газеты – впервые за всю жизнь любые страницы по собственному выбору. Она стала немного разбираться в политике и в текущих делах, в социальных вопросах, о которых шли споры, и вступила в несколько обществ, в которых обсуждался самый широкий круг проблем. Сегодня ей приходилось трудновато, поскольку Кэролайн решила провести вечер дома, в компании старой леди, а до сего момента к ним не заехал ни один визитер.
– Да, давайте, – приняла предложение Шарлотта, усаживаясь в свое любимое кресло.
Ее мать позвонила горничной и приказала подать чай, сэндвичи, пирожные, свежие пшеничные лепешки и джем, а потом уселась слушать новости, которые могла привезти Шарлотта; еще ей хотелось рассказать той о философской группе, к которой она недавно присоединилась.
Принесли чай, разлили и раздали чашки, и горничная удалилась.
– Ты уже, несомненно, виделась с Эмили, – сделала заявление бабушка, и ее лицо выразило полное неодобрение. – В мое время вдовы не выходили замуж вторично, да еще и сразу же, едва их мужья оказывались в могиле. Неуместная спешка. Совершенно неуместная. И это даже не тот случай, когда она заняла более высокое положение в обществе. Глупая девчонка… Ладно, это я, по крайней мере, могу понять. Но Джек Рэдли! Кто они такие, эти Рэдли, я вас спрашиваю!
Шарлотта полностью проигнорировала эту вспышку. Она-то была уверена, что Джеку Рэдли удалось бы тут же без усилий так польстить старой леди, что та немедленно расплавилась бы, как масло на горячей сковородке. Так что не имело вообще никакого смысла пытаться спорить с нею по этому поводу. И, конечно, она раскритиковала бы все, что Эмили привезла ей из Европы, но все равно была бы страшно довольна и стала бы всем это без конца демонстрировать.
Словно вспомнив о том, что Шарлотта отлично умеет держать себя в руках, старая леди развернулась в своем кресле и уставилась на нее поверх очков.
– А ты чем теперь занимаешься, мисс? Все еще вмешиваешься в делишки своего мужа? Вот что есть в этом мире совершенно и непростительно вульгарного, так это любопытство по поводу семейных трагедий посторонних людей. Я тебе в свое время не раз говорила, что ничего хорошего из этого не выйдет. – Она снова неодобрительно засопела и поудобнее устроилась в кресле. – Тоже мне, детектив!
– Я не вмешиваюсь в нынешнее дело Томаса, бабушка. – Шарлотта принялась уже за пятый сэндвич с огурцом. Сэндвичи и впрямь был вкусные – тоненькие, как вафли, и хрустящие.