Пожар в коммуналке, или Обнажённая натура
Шрифт:
Кабинет постепенно заполнялся опаздывающим народом. Пока все размещались, двигали стулья, перемигивались и перешептывались, Виктор Петрович Пшеничный сидел, наклонив седую тяжелую голову и упершись лбом в подставленные пальцы левой руки, правой штриховал квадратики. Кожа на лбу его сдвинулась вверх, отчего брови, как у грустного мима, расположились печальным домиком. У журнала оставалось только пять сотен тех самых вымирающих читателей, и Виктор Петрович мысленно собирал их на площади перед издательским корпусом, видел этот недееспособный батальон обманутых и униженных
В одну из таких печальных минут и подъехал к нему Шпрух Семен Михайлович с заманчивым и лукавым предложением от некой организации под названием «Бабилон», связанной косвенно с ломбардами и игорным бизнесом. «Бабилон» протягивал руку помощи, но было боязно хвататься за эту хищную руку.
– Друзья мои! – оглядев сослуживцев, начал Виктор Петрович. – Все здесь?
– Аблеев в запое, – сообщил Шпрух. – Остальные в сборе.
– Друзья мои! – снова возвысил голос Виктор Петрович. – Положение наше известно. Хуже, как говорится, не бывает. Мы катастрофически теряем подписку. Но у Семена Михайловича есть по этому поводу конкретное сообщение, выслушаем его.
Шпрух, все это время нервно перекладывавший бумажки, встал и откашлялся в кулачок. Собрание настороженно притихло. Лидина многозначительно переглянулась со Зверевой.
– Итак, – уверенно, с нажимом произнес Шпрух, – в общих и драматических чертах дело всем известно, буду говорить по сути. Мы обязаны подписать вот этот небольшой документ, – Шпрух помахал исписанной страницей. – Мы отныне товарищество с ограниченной ответственностью. Доля каждого во вступительном капитале строго дифференцирована. Итак, читаю: Пшеничный Виктор Петрович – пять процентов, Аблеев – пять процентов, Генриетта Сергеевна Змий – пять процентов, Шпрух Семен Михайлович – семь процентов. Загайдачный Николай Тарасович – один процент…
Загайдачный молча встал и шагнул к Шпруху.
– Я, кажется, оговорился, – Шпрух снял с носа темные очки и, близоруко вчитываясь в бумагу, поправился: – Тут пятерка не пропечатана.
Он подрисовал недостающий хвостик. Загайдачный так же молча отступил и сел на место.
– А почему у Шпруха семь процентов? – заволновался Подлепенец, моргая белесыми ресницами. – Это опечатка?
– Нет, это не опечатка. Тут есть негласные соображения. Тут мы с Виктором Петровичем уже все это обсуждали, – увильнул Шпрух. – Цифры не столь важны. Хотя, впрочем, для ясности, я, пожалуй, зачту сперва устав, – он рылся в бумагах, отыскивая нужную. – А потом мы вернемся к цифрам. Ага, вот. Итак…
– Не «зачту», а «зачитаю», Семен Михайлович! – строго заметила Змий.
– Что? – рассеянно откликнулся Шпрух, напряженно вглядываясь в свои бумаги.
– Говорят – не «зачту», а «зачитаю».
– Ах, оставьте, Генриетта Сергеевна, эти штучки, честное слово! – плачущим голосом взмолился Шпрух. – И так голова кругом идет.
Семен Михайлович быстро и невнятно зачитал устав, но никакой ясности не наступило – наоборот, прибавилось туману.
Одно все поняли точно и определенно: ломбард гребет себе пятьдесят один
Подлепенец встал и громким голосом объявил, что больше тридцати процентов лично он ломбарду не даст. Никак нельзя давать. Нерезонно.
– Позвольте, ну как же нерезонно, если очень даже резонно! – попробовал возразить ему Шпрух. – И потом, юридически, строго говоря…
Встала со своего места Зверева и, подойдя к столу, шмякнула на него пустую хозяйственную сумку с темными застарелыми потеками от мяса на дне.
– Вот моя жизнь собачья! – сварливо начала она. – Вот моя, Виктор Петрович, жизнь, – Зверева снова подняла сумку и снова шмякнула ее на стол. – Двое иждивенцев. Я согласна на три процента, но приплюсуйте еще по два на каждого иждивенца – выходит ровно семь. Это математика.
Все внимательно и с отвращением глядели на сумку.
– А я вот что предлагаю, – предложил Подлепенец. – Пусть каждый из нас на отдельной бумажечке напишет причитающийся ему процент. Но только объективно и по-честному.
– Валяйте, пишите, – вяло махнул рукою Шпрух. – Пишите по-честному.
Бумажки были розданы, заскрипели перья. Представители ломбарда сидели не шевелясь с окаменелыми лицами.
Наконец, после долгих подсчетов и препирательств была определена общая сумма. Всего процентов оказалось триста семьдесят два.
– Вот и прекрасно! – обрадовалась Зверева. – Теперь все по справедливости.
– Но столько процентов в природе не бывает! – взорвался Шпрух. – Я вам для наглядности подсчитал, но столько ведь не бывает!
– А Стаханов! – выкрикнул кто-то от дверей.
– В природе не бывает таких процентов. Если взять целое за сто, то отсюда следует… – стал растолковывать Шпрух, но его тотчас оборвали.
– В природе не бывает, а у нас будет! – выкрикнула Зверева.
Семен Михайлович Шпрух развел руками и, криво усмехаясь, оглянулся на красные пиджаки. Те молча склонили головы.
– Зинаида Сергеевна, прошу вас, уберите эту сумку со стола, – болезненно морщась, попросил главный.
– Всем доли разделить поровну! – грянул из угла баритон корректора.
– А ломбарду шиш! – поддержали от окна.
– Сами меж собой разделим, зачем нам какой-то ломбард вшивый, – предложили от двери.
– Что вы собираетесь делить? – озлился Шпрух. – Что делить?
– Неважно что! Главное, чтобы – честно!
Представители ломбарда встали и строем двинулись вон из кабинета. Лица их по-прежнему были непроницаемы.
Шпрух насупился, засуетился и, роняя и подхватывая на лету бумажки, побежал вслед за ними.
– Ну и ладно, – облегченно вздохнул Виктор Петрович, вытер носовым платком пот со лба и поднялся. – Я сам, честно говоря, сомневался. Затея не для нас, работаем по-прежнему. Авось жизнь сама наладится. Все остается как есть.
Задвигались стулья, все устремились к выходу. Понемногу пробка у дверей рассосалась, Кумбарович тащил Пашку прочь.
Они поднялись на двадцатый этаж, в буфет, взяли по чашке кофе и присели за дальний пустой стол.