Пожиратели логоса
Шрифт:
Так бывает, Жетон, клянусь. Я никогда не расскажу тебе этого, что бы ты не хохотал, как от щекотки и тайно не ронял слезы зависти. Я никому не расскажу этого, что бы не спугнуть своего счастья..."
Теофил смотрел в низкий потолок спальни, на котором лежало лунное серебро, расчерченное тенями веток. В комнате притаилось чудо и весь мир принадлежал ему. Стихи родились сами. Он проснулся и увидел их - написанных на листке той старой записной книжки, которая привела к нему Тею.
Ну, влюбляйся покрепче, держись!
Полетели!.. Аж дух захватило
ощущенье любви не на жизнь,
а до смерти. И духу хватило.
Чу!
Только поздно они спохватились.
Улюбив тебя в бегство свое
всю почти что, почти что навечно,
в засознание и забытье
на словах я спасу тебя вечных...
35
Здесь было на кого посмотреть, но к Тее притягивались многие взгляды. Филя ловил их и сортировал на удивленные, восхищенные, обалдевшие. Потом присмотрелся к окружающим и понял, что других взглядов у собравшихся людей не было вовсе.
На инстоляцию под лозунгом "Убийство поэта" пришли люди солидные. Но обстановка несколько выбивала из колеи даже бывалых концептуалистов. Действо происходило в реконструированной дворянской усадьбе. У парадного подъезда прямо в талой жиже стоял на карачках голый лысый человек и заливисто лаял. От ремешка на его сизой тощей шее тянулась веревка к фанерной конуре, расписанной под иконостас. Дыша перегаром, лысый лаял особенно рьяно, завидев выходивших из автомобилей солидных гостей знакомых галлерейщиков, иностранцев. Жетон отсалютовал энтузиасту фашистским приветствием и пояснил спутникам:
– Очень крупный художник. Смирный, интеллигентный человек. С ним есть о чем поговорить. Но не сейчас. Не будем задерживаться, друзья, - он подтолкнул замешкавшегося Филю к стеклянны дверям.
Поднимающихся по мраморной лестнице в фойе приветствовали два визуальных объекта. Первый представлял традиционно выполненный плакат с цитатой Пушкина:
"Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв."
Второй объект отличался формой и содержанием. Белилами на кумаче были с пролеткультовской небрежностью брошены слова: "Это объединяет нас всех" экспозиция произведений Августа Гебеля" Санкт-Петербург".
Весь центр Голубой гостиной занимал помост с заявленной экспозицией. На нем располагались триста лоточков с натуралистически изображенными фекалийными массами разной консистенции и богатой цветовой гаммы. Каждая порция - на продуманно отведенном месте.
– Питерский авангардист, - пояснил Жетон.
– Состряпал вот нетленку и десять лет по всему миру катает. Всегда к месту. Потому что - вечное. "То, что нас всех объединяет" - Он тронул никелированную ручку анатомической каталки, на которой были вывалены, как в мясной лавке, ампутированные детали и части тела - в основном, с эротическим уклоном - груди и половые органы. Муляжные, но исполненные с большим мастерством. Рентгеновские снимки в светящихся оконцах черных стендов наглядно свидетельствовали о необратимых внутренних поражениях тканей раковыми метастазами. Над моргово-сортрными разносолами питерца витали загнанные в потолочный плафон амуры и нарядные Психеи с восхищенными, благостными щекастыми лицами. Приглашенные чинно обтекали экспозицию, инстинктивно стараясь не наступить в бутафорское дерьмо.
– С Пушкиным хорошо сочетается!
– восхитился Филя с чрезмерной горячностью. Он сжимал ладонь Теи, ведя её за собой, как жертвенную козочку. И, если честно, очень боялся.
– Этот плакат спонсоры
– По тематическим мероприятиям?
– зло оживился Филя.
– Знаем мы почем фунт правды.
– Ты не общайся, ты Жреца слушай, - прошипел Жетон, пихнув в бок Трошина.
– Это ж сам Петухов! Теоретик концептуализма. Офигенный писатель.
"Кал - это некий предел доступной нам непосредственности - того, что существует до понятия, до символизации, до рефлексии... с чем и связан интерес постмодернизма к предметам грубой телесности, в частности, к экскрементам..." - изрекал господин в черном балахоне, устроившийся с книгами на постаменте. Обитое шелковым васильковым штофом кресло с золочеными ножками подчеркивало интересность сказанного, а ярлык у носков ботинок пояснял : "Жрец"
Кто-то успел косо приписать карандашом: "Полный пиздец!"
– Мозговитый мужик!
– восхитился взявший на себя обязанности Виргилия Евгений. Это он организовал посещение инстоляции Трошину и его девушке.
– Народ тут, похоже, начитанный...
– Филя повел носом, ловя алкогольное амбре.
– Бывший андерграунд, сочуствующий молодняк. Официальные лица, покупатели, сами творцы. Художники, литераторы.
– А Перервин где?
– Он не тусуется. Ему харизма не позволяет на людях появляться
– А что, что не так?
– насторожился Филя.
– Родимые пятна?
– Насчет этого не интересовался. Внешность вполне отечественная - так сказать - обобщенный образ моргинала. Типаж для фильма "Особенности национальной культуры". Только здесь его не принимают - говорят - попса. Чтиво на потребу широких масс псевдоинтеллигентной молодежи.
– Завидуют массовому успеху более одаренного коллеги, - Филя резко умолк, заметив уничижительный взгляд, брошенный на него чрезвычайно упитанным и хорошо упакованным господином, подходящим под категорию "маститый" и членство в СП.
– Однако, серьезные здесь толпятся папаши и многие из молодняка, как полагаю, совсем не бедные. Неисповедимы пути гонимых и великих. "И Александр Македонский торчит затычкою в щели", - ядовито прошептал Филимон.
– "В половых щелях Шекспир и Гитлер, Гамлет обнимается с "Майн кампф", Ленин жопу мятой "Искрой" вытрет и умчится на броневиках ..." - так точнее, если ты меня цитируешь.
– Внятно, что бы слышала публика, продекламировал собственное сочинение Жетон.
– Вообще-то не тебя я вспомнил. И не про то, - Филя смущенно оглянулся. Вместе с приглашенными, среди которых, как на карнавале, отмечалось совмещение несовместимого - погонов Вооруженных сил СССР и касок со свастикой, модной ленинской плеши и архаического панкового ирокеза, джинсовой рвани и фирменного прикида, людей толстых и тонких, юных и солидных, они вошли в основное помещение. Интересно выглядела и троица под предводительством Жетона. Сам он, облаченный в алую косоворотку был похож на участника ансамбля "Червона бульба". Филя ограничился тематически соответствующим черным, здорово поношенным свитером и новым шнурком в дужках очков. Кавалеров облагораживала дама. Снежный дым её длинного пухового платья подчеркивал волшебную хрупкость музы - тонкое тело, узкое лицо в ореоле витающих шелковых прядей - именно такие видения запечатлевают одним росчерком пера на полях мечтательных стихов гениальные самоубийцы.