Пожиратели логоса
Шрифт:
– С добрым утречком!
– прервал размышления Очина трусивший навстречу Геннадий.
– Приветствую вас, вождь зеленокровых!
– засмеялся разрумянившийся физкультурник притормозив ход, и протянул ладонь.
Банкир ответил на рукопожатие, подмигнул, продолжил свой маршрут.
Очин же не двинулся, онемев всем телом. Вот она, инфекция безумия навязчивая идея Севана. Примерещилось полковнику, что мелькнула на руке Геннадия - левой, предусмотрительно убранной за спину, лоснящаяся лиловая кожа. Неужели перчатка при такой-то погоде!? Полковник обернулся,
Вмиг покрывшись холодным потом, Никита Сергеевич опустился на скамейку и набрал московский номер.
– Очин беспокоит. Соедини с Вартановым. Немедленно. Пусть найдут. Как так вообще пропал? Оттуда не пропадают. Да ты в своем уме, Пахайло!?
– не дослушав объяснения капитана, Очин отключил связь. И вдруг понял - все его вчерашние пылкие монологи о зреющих ужасах - не поза блюстителя нравственности. Прячущаяся в подсознании правда. Задушенный показной бодростью страх прорвался в благодать южной ночи, что бы усыпить совесть. Совесть!? Откуда явилось словечко затертое, да не в обычном замызганном облачении докучливого пердуна-моралиста, а в сверкающих доспехах карающего Архангела? Скверно, муторно, зябко. И чего так нагло кричит воронье?
...А тем временем в спальне люкса Очина, рядом с включенным пылесосом, лежала без сознания пожилая горничная. Она только что отворила дверь в ванную комнату и рухнула на трехцветный тикинский ковер: то, что произошло с супругой товарища Очина не подлежало ни осмыслению, ни описанию.
Витал в номере кипарисовый ветерок, взметая тонкие шторы в балконной двери, соскользнул на паркет атласный лиловый халатик Лели. А под ним, если присмотреться, шли по блестящему лаку мутные разводы, словно мели пол окровавленным веником.
... "Что ж ты, Божия птица
мучишь нас и зовешь?
Улетай в свою Ниццу,
а не то пропадешь..." - бубнил из репродуктора голос неизвестного поэта.
40
Приближаясь к месту работы, Филя отметил необычное оживление у развала Жетона. Зычно звучал усиленный мегафоном голос, вещая нечто невразумительное ледяным, угрожающим тоном. Нет, не Женькино исполнение. Ведет, наверно, наступление на клиента какая-то сбрендившая маркетинговая компания. Или проводит санкционированную акцию организация сатанистов. Он прислушался, оценивая реакцию прохожих на грохочущие слова.
"...Двуногие! Господь ваш - самый изощренный и развращенный садист. Ни у одного двуногого не хватило бы терпения, чтобы в течении тысячелетий созерцать мучения своих ближних. На такое зверство способен лишь Отец ваш всевышний... Вы напрасно верите, что солнце излучает живительное тепло, что добро спасает душу, а земля кругла. Солнце сжигает плоть, добро издыхает в смертных судорогах, ваша душа - разлагающееся дерьмо. Земля - плоская старая сука! Морщинистая, дряхлая, издрызганная, ей давно пора бы в гроб. Мы - черви и хозяева на её вонючем теле. Нет, мы пробрались глубже, мы в её влагалище, давно уже ничего не производящем. Мы в её сморщенной заднице...."
Голос разносился из магнитофона,
– Что тут у тебя за театр у микрофона?
– Филя нажал "стоп", но аппарат не остановился. Механический голос робота продолжал изрыгать угрозы.
"- Мы - то, что несет вам смерть. Мы - ваша жадность, жестокость, лживость. Тротил в подвале дома, игла в вене вашего сына, ракеты, высовывающие свои акульи морды из недр земли - это тоже мы. Мы везде и нет от нас спасения.."
– Да что за чума такая!
– Теофил рванул шнур. Тишина врезалась в барабанные перепонки. Жетон таращил на Филю огненные глаза.
– Ну, подкосил ты меня!
– сдернув свой жаркий тулуп, "казак" рухнул на табурет,.
– В душу плюнул... Может, я тебя другим считал. Может, даже завидовал!
– пьяный всхлип надломил баритон и блестящая слеза застряла у переносья.
– Говорил себе: Евгений! тебе, козел накрученный, нет места в истории! А пафоснику сопливому - есть!
– Женька, ты очень талантливый! Ты - живой!
– Филя присел рядом на запечатанную стопку книг. Пестрый прилавок крапил мелкий дождик.
– Закрывай лавочку, пойдем ко мне. Поговорить надо.
"Казак" грозно шуганул нищих:
– Хиляйте на рабочие места, господа! Здесь литературные чтения начинаются.
Массовка недовольно расходилась. Филя забрал магнитофон, оставленный когда-то проводящими лотерею ребятами и нырнул в свою стеклянно-пластиковую нору. Следом втиснулся, тряхнув сооружение, Жетон.
– Где ты взял эту пакость!?
– Филя брезгливо держал извлеченную из магнитофона кассету.
– Я литературную серию "Соблазны" получил. Хотел Басковым озвучить. Включил маг... Из него такое поперло... Похоже на Кондратьева, но он давно коньки откинул, - Жетон в недоумении рассматривал стандартную коробку с записью, - лежала прямо на виду. Все путем: "Посвящение", мордулет тенора. Да в чем, собственно, дело? Твой текст звучал в эфире или нет?
Филя посмотрел выразительно, вложив в долгий взгляд весь запас неформальной лексики. Поперхнулся, мотнул головой:
– Ну ты и сволочь! Разыграл, да?!
– Да не я это! Хочешь, побожусь! У меня для тебя совсем другой сюрприз приготовлен, - с шумным вздохом Жетон достал из теплых глубин овчины тонкую белую книжку с достойно скромным тиснением: Т. Трошин. "Избранное"
– Держи, гений, - тираж вышел. Тысяча экземпляров.
– Откуда? Ах и хитрец, Николай! Он ведь мне только вчера шумел, что стихи никому не нужны...
– Филя взял томик.
– Не ожидал, что так разволнуюсь.
– С тебя двести пятьдесят баксов. Все финансовые затраты по типографским работам - из моего благотворительного счета. Николай твой, гребаный, здесь совсем не при чем.
– Евгений довольно распушил усы.