Пожирательница грехов

Этвуд Маргарет

— Тебе-то что волноваться, — говорила Лела. — Ты обеспеченная. Твои близкие не обещают тебя проклясть за то, что занимаешься любимым делом. — Отец Лелы писал ей бесконечные письма, уговаривая вернуться в Турцию, — там ей нашли прекрасного мужа. Целый год Лела не говорила ни да ни нет и, может, еще протянет какое-то время, а потом всё. Защитить диплом она явно не успеет.

Энн почти не видела Лелу с тех пор, как та переехала. Здесь быстро теряешь связь с людьми, здесь все приезжают и уезжают. Никто не писал Энн письма, никто не уговаривал вернуться домой, никто не нашел для нее прекрасного мужа. Как раз наоборот. Энн знала, как расстроится мать, как вытянется и посереет ее лицо, если дочь вдруг заявит, что махнула на все рукой и бросает учебу, готова смириться с судьбой и выйти замуж. Даже отцу это не понравится. Доведи до конца

начатое, скажет он. Я этого не сделал, и теперь посмотри на меня.Бунгало в конце Авеню-роуд, рядом бензоколонка, шум магистрали — словно морской прибой, и пары бензина, и чахлые китайские вязы, что посадила мать. Оба брата Энн не закончили школу: по сравнению с Энн они учились плохо. Энн помнит своего первого парня — веселый здоровяк Билл Деккер, у него еще была двухцветная машина, у которой все время отлетал глушитель. Они много раз сидели в этой машине в переулках и в одежде терлись друг о друга. Но и тогда, среди чувственного тумана, в теплом коконе объятий, и во время телефонных разговоров, которые заменяли прикосновением, — и тогда она знала, что ничего не хочет на себя навешивать. Наверное, Билл теперь опустился, обрюзг, создал семью. С тех пор у нее были другие мужчины. Но и с ними она держалась так же. Осмотрительно.

Хотя комната миссис Нолан была ничем не лучше, чем дома. Одно окно выходило на похоронное бюро, из другого виднелся двор — дети Ноланов так его утопили, что травы не осталось, теперь там грязное полузамерзшее болотце. Во дворе у Ноланов была привязана собака — помесь немецкой овчарки с чем-то еще: дети то тискали ее, то над ней издевались. (“Джимми! Донни! Оставьте собаку в покое!” “Прекратите, она вся грязная! Посмотрите, на кого вы похожи!” Энн затыкала уши и читала дальше про свои подземные универмаги.) Энн пыталась оживить комнату — плиту отгородила полосатым покрывалом, на стенах повесила несколько картин — гитарные натюрморты Брака, [37] утешительный фрукт какого-то кубиста, — а на подоконнике выращивала цветы; ей требовалось окружение, которое хоть старается не быть уродливым. Но комната не оживала. Ночью Энн пользовалась берушами. Она не знала, что будет так плохо с жильем, не предполагала, что весь город — трущобы, заселенные студентами. Она не знала, что за квартиру будут драть такие деньги и что съемные комнаты будут столь ужасны. В следующем году она поступит иначе. Она приедет пораньше и сможет выбирать. Комната миссис Нолан — это уже совсем на безрыбье. За такие деньги можно снять что-то поприличнее, может, даже целую квартиру, правда, совсем в трущобах, ближе к реке, на узкой улице, уставленной трехэтажными каркасными домами, — горчичными или грязно-серыми. Нет, к такому она не готова. Лучше что-нибудь в старом добротном доме, в тихом переулке, в комнате с окошком из цветного стекла. Как у ее подруги Джецке.

37

Жорж Брак (1882–1963) — французский живописец, вместе с Пикассо ставший основоположником кубизма.

И все же Энн занималась любимым делом, это без сомнения. В последних классах она решила, что будет архитектором, но на подготовительных курсах в университете поняла, что дома, которые она хочет проектировать, затея либо нереальная — кто может их себе позволить? — либо пустая. Ее дома затеряются, их затрут и испоганят другие дома, что в беспорядке теснятся вокруг. Поэтому Энн решила заняться градостроительством, и сюда приехала потому, что эта школа — лучшая. По крайней мере, так говорили. Отсюда Энн собиралась выйти прекрасным специалистом, вооруженным знаниями, и тогда на родине никто не откажет ей в работе, о которой она мечтает. А она мечтала перестроить Торонто. Для начала и Торонто сойдет.

Деталей она еще не знала. Она представляла себе красивые лужайки, и чтобы там протекала река и росли деревья. Но не большие лужайки для гольфа: пространство будет извиваться, удивлять своими укромными уголками и восхитительными перспективами. И никаких стандартных клумб. Дома — назовем их пока так, — будут гармонично вписываться в саму природу, машины стоят… где? И где магазины, и кто будет жить на этом пространстве? Тут проблема: Энн ясно представляла себе виды, перспективы, деревья, реки или каналы, но людей представить не могла. Ее лужайки оставались безлюдными.

В следующий раз она увидела соседа только

в феврале. Она возвращалась домой из небольшого супермаркета, где покупала продукты для своих скромных, тщательно сбалансированных трапез. Сосед стоял в прихожей — по крайней мере, так она бы назвала это помещение на родине. Он курил и смотрел на дождь через стекло в двери. Энн открыла дверь, а он даже не отошел в сторону, чтобы ее пропустить, он словно не видел ее. Энн протиснулась внутрь, отряхнула полузакрытый зонтик и заглянула в свой почтовый ящик, который не запирался. Как всегда, пусто. На соседе была белая рубашка слишком большого размера, ноги не босые — прямо скажем, в самых что ни на есть банальных коричневых ботинках. На щеках у соседа и вправду была татуировка, похожая на замысловатые шрамы. Энн впервые видела его лицо. Он оказался пониже, чем ей привиделось, когда он шел к лестнице, но тогда он был в головном уборе. Сосед словно растекся по дверному косяку, человек без костей.

Через дверь смотреть было не на что — только машины проезжали мимо с шелестом, и так каждый день. У него депрессия — наверное, дело в этом. От такой погоды у кого угодно случится депрессия. Ей было жалко его, но она не хотела ничего на себя навешивать, с нее хватало собственного одиночества. Энн улыбнулась соседу, но он даже не посмотрел, и улыбка пропала даром. Энн мимо него прошла к лестнице.

У двери она остановилась и порылась в сумочке в поисках ключа: из ванной, грузно ступая, вышла миссис Нолан.

— Вы его видели? — прошептала она.

— Кого?

— Да его. — И миссис Нолан ткнула большим пальцем в сторону лестницы. — Стоит у двери. Он часто там стоит. Он мне действует на нервы. А они у меня слабые.

— Он ничего такого не делает, — сказала Энн.

— Вот именно, — зловеще прошептала миссис Нолан. — Он никогда ничего такого не делает. Насколько я знаю, он из дому почти не выходит. И без конца берет у меня пылесос.

— Пылесос? — Удивление втянуло Энн в беседу.

— Именно. — Миссис Нолан стояла, теребя пальцем резиновую затычку. — И он такой не один. К нему поднимались другие, вчера вечером, двое, у них на лицах такие же отметины. Может, это у них религия такая. И когда он берет пылесос, отдает только на следующий день.

— А он платит за комнату? — Энн решила сменить тему. У миссис Нолан разыгралось воображение.

— Регулярно платит, — сказала миссис Нолан. — Только мне не нравится, как он спускается по лестнице, тихо так — и прямо на мою половину. А Фред все время на работе.

— Да вы не волнуйтесь так, — попыталась утешить Энн. — Мой сосед очень милый человек.

— Они всегда милые, — сказала миссис Нолан.

Энн приготовила себе ужин — куриная грудка, бобы, диетическое печенье. Потом отправилась в ванную, вымыла голову и накрутила волосы на бигуди, чтобы смотрелись объемнее, сунула голову под портативную сушку для волос. Она сидела за столом, попивая растворимый кофе, покуривая традиционные полсигареты. Открыла книжку, попыталась почитать про римские акведуки — искала оригинальные идеи для своего теперешнего проекта. (Зачем акведук в торговом центре? Торговый центр оставить, акведук — убрать.) Но она все время вспоминала про соседа. Она никогда не пыталась поставить себя на место мужчины. Но этот… Кто он? Что с ним происходит в жизни? Должно быть, он студент, тут все студенты. Должно быть, он умен, в этом нет сомнений. Возможно, получает стипендию. Здесь все получают стипендию, кроме настоящих американцев — те иногда учатся без стипендии. Ну, или только некоторые девушки, а парни-американцы уклоняются здесь от армии, хотя президент Джонсон объявил, что с этим покончит. Сама Энн жила на стипендию, потому что родители были не в состоянии платить за обучение.

Поэтому он учится на стипендии, на каком-нибудь техническом факультете — ядерная физика или строительство дамб. И как другие иностранцы, он уедет, едва закончит обучение, ради которого сюда и приехал. Но он никогда не выходит из дому: он стоял в прихожей и смотрел на рычащий поток машин, на зимний дождь — а его соотечественники, там, на родине, те, что отослали его сюда, уверены, что однажды он вернется, напичканный знаниями, и наладит им жизнь. Он сорвался, подумала Энн. У него не получится.Он уже слишком отстал, чтобы наверстать. Такое оцепенение, такие срывы — обычное дело, особенно среди иностранцев. Вдали от дома, от родного языка, от тех, кто носит такие же национальные костюмы, он в ссылке, и он тонет. Чем он занимается по вечерам, один, у себя в комнате?