Познавший гармонию
Шрифт:
Во время кандидатского цикла 1982-84 годов к нему вернулось настроение начала пятидесятых, боевой задор, а главное – вера в собственное предназначение, что ему предстоит победить и выйти на чемпиона мира. Но если тогда чувство долга и вера в предназначение базировались помимо выдающегося природного таланта на энергии молодости, тридцать лет спустя дошел он «только» до финала претендентских матчей и уступил двадцатилетнему Каспарову, игравшему уже в другие шахматы.
На шансы ветерана в борьбе за первенство мира «наверху» смотрели скептически. Перед полуфинальным матчем с Золтаном Рибли (1983)
«В вашем возрасте, Василий Васильевич, – без обиняков сказал чиновник, – надо не за мировое первенство бороться, а думать о кое чем другом…» Но, несмотря на годы, сохранялись у него еще честолюбие и хладнокровие, необходимые для борьбы. Готовился к матчу как никогда и победил заслуженно.
Матч с Рибли игрался в Лондоне одновременно с матчем молодого Каспарова с Корчным, за которым и следила главным образом публика и пресса. Я тоже приехал на тот матч, но частенько виделся и со Смысловым.
Потчевал однажды в гостиничном номере печеньем, привезенным из Москвы: «Попробуйте песочного, Г… Песочные Надюше особенно удались… Вы таких во всем Лондоне не найдете. Попробуйте, попробуйте… Какие там еще тирамису у итальянцев…»
Там же в Лондоне гулял иногда с гроссмейстером Шамковичем, приехавшим из Нью-Йорка в качестве корреспондента «Голоса Америки». «Ах, Лёня, Лёня… – начинал Василий Васильевич, беря бывшего москвича под руку и, хотя тот был моложе его только на два года, начинал с излюбленного: – Вы, Лёня, еще молодой человек, у вас, Лёня, вся жизнь еще фактически впереди…»
В последней партии согласился на ничью с лишней фигурой. «Почему?» – спросил у него. «Мне тот же вопрос, Г., и Гарри задал. Но Гарик ведь у нас еще человек молодой, горячий, а вы-то понимаете, что поступил я в соответствии с традициями. Ну что я буду добивать Золтана, ежели ничья мне победу в матче приносит…»
Верил, что судьбой предназначено ему выиграть и у Каспарова, выйти на Карпова и снова сражаться за чемпионский титул. Не понимал, какую грозную силу представлял уже тогда Гарри Каспаров. Не говоря уже о дебютном репертуаре обоих – с трехлинейкой Мосина против танка!
Вспоминал потом: «Когда я с Каспаровым в Вильнюсе играл, аудитория болельщиков-музыкантов четко разделилась: артисты оперного театра с Норейкой во главе – за меня были, а гастролировавшие там эстрадники, в том числе и Алла Пугачева, моего соперника поддерживали, он ведь младше меня на сорок лет…
Сказал как-то: «Когда за звание чемпиона мира борешься, надо постоянно быть готовым к военным действиям. Постоянно. А когда я чемпионское звание в 57-м году завоевал, появилось чувство, будто против меня весь остальной мир восстал. Я – против всего мира. Не способствовало это ни спокойной жизни, ни комфортному состоянию души. Может быть, поэтому на следующий год в матч-реванше Ботвиннику уступил, а не только потому, что болел во время матча. А может, потому и болел, что дискомфорт внутренний чувствовал… Ведь когда я проиграл, всему народу объявили, что новый чемпион мира зазнался, плохо подготовился, в шапкозакидательство впал, вы ж знаете, как это у нас делается. А на самом деле болел я, и сильно болел, и не одну партию с температурой играл, после матча у меня даже воспаление
Но слова «проиграл» избегал бессознательно (или сознательно?). Говорил обычно: «В матч-реванше с Ботвинником меня постигла немилость судьбы».
Или: «В партии с Ботвинником в Гронингене в 1946 году впервые опробовал новую систему в Грюнфельде и хотя разочарование пришлось пережить тогда, уже с Эйве в 48-м году в претендентах удалось победу одержать и моим именем система та названа».
Чемпионской ментальностью обладал с юных лет. Когда в 1935 году Алехин проиграл матч Эйве, Смыслову было четырнадцать. Школьный товарищ спросил его: «Вася, хотел бы ты быть Алехиным?» «Побежденным – нет!» – ответил подросток.
Верил в себя, в судьбу, сказал однажды скептически: «Дважды кряду победить в турнире претендентов? Пожалуй, ему это не удастся…»
«А вы-то сами, Василий Васильевич? Вы-то сами?!»
«Так то ж я!»
На каком-то собрании стали попрекать его коллеги-гроссмейстеры частыми зарубежными поездками. Обронил только: «Что-то не припомню, чтобы Капабланка просил у кого-нибудь разрешение в заграничных турнирах играть…»
20.3.1998. «Знаете, В.В., мне тут книгу прислали о знаменитых шахматистах-евреях, в Израиле изданную. Там и вы помянуты…»
Засмеялся: «Ну, это они мне польстили так, Г., просто польстили. Помню, говорили что-то об этом… Но нет, не думаю… – и снова после паузы: – Да-а-а, польстили мне, однако…»
Напомнил диалог из рассказа Василия Аксенова «Победа».
«Вот интересно, почему все шахматисты – евреи?» – спросил Г.О.
«Почему же все? – сказал гроссмейстер. – Вот я, например, не еврей».
«Правда? – удивился Г.О. и добавил: – Да вы не думайте, что я это так. У меня никаких предрассудков на этот счет нет. Просто любопытно».
«Ну, вот вы, например, – сказал гроссмейстер, – ведь не еврей».
«Где уж мне!» – пробормотал Г.О. и снова погрузился в свои секретные планы.
Через несколько лет этот вопрос всплыл снова. «…мама моя еврейка была?..» Долгая пауза. «Да нет, пожалуй, не была… Хотя Рохлин и говорил что-то об этом, да и другие. Не знаю, не знаю… Нет, не думаю всё же, что была… Конечно, ежели вглубь идти, всё что угодно можно обнаружить. Да и то, скорее, по другой линии, по отцовской. Мне тут из Петербурга привезли отцовский диплом об окончании Технологического института. Так оказывается, был мой батюшка Иосифович, а не Осипович. Отец мой в 43-м году умер, а матушка пережила его почти на сорок лет, она с моим старшим братом жила. Но знаете, если копать, так и до Ивана Грозного можно дойти…
Меня ведь всюду принимали с одинаковым почетом, хоть в Израиле, хоть в арабских странах. Я вообще на вопросы национальности очень спокойно смотрю. Вот звонили мне как-то из Еврейской Энциклопедии, составляли они список известных евреев. Тот же вопрос задали. Так я им так же и ответил: был вроде кто-то, но точно сказать не могу… А те: если вы сами точно не знаете, не можем включить вас в список. Так что мне, в отличие от Михаила Моисеевича, здесь гордиться особо нечем. Но знаете, Г., меня это и не занимало никогда…»