Позор и чистота
Шрифт:
И вот я, видя, что сворачивается моя Вселенная, что не ждут меня больше театры, что не снимают для меня кино, не пишут книг, не заманивают на творческие вечера, – я сама стала помаленьку писать. Пишу и пишу себе. Я и раньше писала, но стеснялась, а теперь-то что.
Хорошо или скверно я пишу, сама не знаю, но кажется мне, что хорошо. Иллюзия? Может быть. Я очень жду вашего отклика. Я надеюсь, вы извините мою резкость, она от требовательной любви, от нескончаемой тревоги за вас. Я знаю, что вы талантливы, я видела ваши настоящие работы, и когда вы приезжали два года тому назад на гастроли с Достоевским, прокралась
Не надо только говорить, что нет выбора, – он есть. Человек может посадить свою дочь на цепь в подвале и насиловать, а может не сажать на цепь и не насиловать. Вы не голодаете, не обременены семьей, не больны, не сошли с ума, не лишились воли. Вы сами принимаете свои решения. Да и все мы, беспризорники, выкинуты на свободу сколько лет уже – и больше не на кого валить свое дерьмо!
Но будем валить, скрежетать зубами, поминать Ельцина и дерьмократов, жидов и педерастов, Америку и Евросоюз. Я знаю, это от страха и от боли. Больно очень. Я сама от боли на своих же вчерашних кумиров озлилась. Вы знаете, какая ужасная мысль пронзила меня на днях. Я перечитала свои рукописи, вспомнила разные судьбы людские… Не уверена, что вы меня поймете, и все-таки попробую объяснить.
Люди, которые, к примеру, сейчас на высших ступенях власти, что это за люди? Худшие ли это из возможных? Конечно, нет. Лучшие? Тоже нет. А какие? А так себе, серединка на половинку, вознесены волей случая, потому что так сложилось.
А что, если в стране живут настоящие, мудрые, волевые правители, цари Соломоны? Только им никакого хода никуда нет и быть не может. Они там, в толще людской, может, где-то цехом заведуют или магазином сельским. Они могли бы в силу личных свойств быть настоящими властителями, но этого никогда не будет. И вот, я подумала – а если так обстоят дела со всеми, во всех сферах??
Вовсе не лучшие пишут книги, снимают фильмы, заседают в ответственных судах, руководят телеканалами и отраслями промышленности. Не лучшие играют на сценах, не лучшие поют. А те, у кого сложилось, кто вылез, кому повезло или кто повез себя сам.
А люди с настоящим талантом, настоящим умом не у дел. Они пишут в стол, поют на берегу реки, мечтают, как бы они могли обустроить государство. Разве я не помню, как затравили у нас в школе Черничкина, педагога от Бога? Как ушел из театра – на взлете – Дмитренко, потрясающий актер, лучший из всех, кого я видела, ушел, потеряв веру в то, что возможно заниматься настоящим искусством? А Рита Минина, с божественным голосом, так и не решившаяся даже показаться на профессиональную сцену? А я сама, похоронившая свой талант от испуга, от неверия в себя?
Если это действительно так и всюду царят и рулят НЕЛУЧШИЕ, как печален мир…
Простите меня, Юрочка дорогой, что я вас тут в письме обижала, как будто вы обязательство брали передо мной быть совершенным. Какая глупость! Простите меня. Но так грустно и так хочется увидеть, каким прекрасным может быть человек. Точно в этом и есть истинное оправдание всей нашей жизни. И вы могли, могли, могли!
Какое длинное и сумбурное письмо написала вам училка Кузнецова. Еще раз – простите меня, как и я прощаю вас, мой когда-то лучший ученик и друг, моя отрада, моя гордость.
Буду
Ваша Елена Ивановна Кузнецова».
Глава двадцать третья,
в которой Андрей пытается поссориться с Жоржем Камским, а Валентина Степановна уходит в запой
Он странным образом надеялся на то, что сочинения Елены Ивановны окажутся слабенькими, графоманскими – это как-то снимало вину, которую он отчего-то почувствовал, хотя за ним никакой вины не было. Но оправдались худшие подозрения – Елена Ивановна была талантлива. Неужели красавчик Жорж не мог потратить каких-нибудь три часа, прочесть, отозваться! Жорж довольно много читал, кстати. Разве трудно?
– Да, трудно, – подумал Андрей. – Ему все труднее потратить время на другого человека, а не на себя. Правда, он поехал тогда в Питер посмотреть Эгле, но она на виду, от нее идет запах успеха. А тут бывшая училка со своими претензиями – скука!
Действительно, Жорж пробовал было прочесть письмо Елены Ивановны, но его кольнуло на первой же странице и он отложил неприятность в сторону. Есть драматическая участь – вырваться из своей среды. Я взлетел, я выпрыгнул! Как зайчик из детского стихотворения. «Я не ваш, я ушел»… А они считают, что ты им принадлежишь с какого-то бока. Предъявляют претензии. Корят светлым прошлым… Лучше бы вдумались, как непросто было закрепиться в столице, перевезти маму, сделать себе имя, которое теперь позволительно писать самыми крупными буквами, как лакомую приманку. Рыбка ловилась на улыбку. Жорж располагал улыбкой, менявшей в людях состав крови. Стоит это чего-нибудь, как по-вашему?
– Послушай, милое дитя, – обратился Жорж к Андрею, решительным шагом пришедшему в офис и положившему обратно на стол все взятые папки. – Я не продюсер, не издатель, чем бы я мог ей помочь?
– Ты мог бы прочесть и отдать ее рукописи издателям и продюсерам, которых прекрасно знаешь. Позвонить ей. Поговорить, ободрить добрым словом. Я позвонил – она сейчас в больнице, там какой-то племянник… Может, вообще не племянник, аферист! Погибнет талантливый человек, которого ты знаешь, которому многим обязан, – тебе все равно?
Жорж был в мягком джемпере болотного цвета такой великолепной работы, что все нормальные люди ахали и спрашивали, откуда такое чудо. Все – кроме этого блаженного. Как ни обустраивай Россию, всегда найдутся вот эти бунтари, которым все равно, что есть и как одеваться.
– Обязан, обязан… Действительно, полжизни ушло, чтоб забыть весь тот вздор, что Елена Ивановна в нас вбивала! Ни для чего не нужный!
– Да ты «Маскарад» взялся ставить, потому что когда-то Елена Ивановна заставила тебя его прочесть! А теперь отрекаешься! Значит, она правду написала – меня еще можно продать, сказав, что меня нет.
Жоржу стало жарко. Он стянул джемпер, оставшись в белой рубашке от… но Андрей не мог оценить, от кого была рубашка, ему плевать на главные ценности века. Опасный малый. Какой-то Чацкий прямо.
– Я начал читать ее письмо. Ну, куснула меня раз, два, думаю – что-то слишком грузит меня Елена Иванна. Потом дочитаю. Отложил и забыл. Ну, закрутился! Что тут особенного? И знаешь, насчет «погибнет талант»… У нас две трети талантливых людей погибает, никак не меньше. Так что тут не до помощи ближнему – самому бы выплыть, ясно?