Позор и чистота
Шрифт:
«А вообще ничего не буду говорить, – постановила она еще в районе станции Лампово. – Пусть орет. Проорется когда-нибудь. Мне главное – доступ к дочери».
От вокзала тоже надо было бы взять машину, но Катаржина почему-то решила, в стилистике старых историй про возвращение блудных детей, идти пешком по Вокзальной улице и два километра понуро шла, волоча за собой бордовый чемодан на колесиках, как покорную собачку. Тихо и мирно было на улицах вечерней Луги, и в драматизме августовской прохлады лишь чуток предугадывалась грядущая трагедия осени.
Завидев родной дом, Катаржина
В полном соответствии с кошмарами Карантины на пороге солидного дома из белого кирпича стояла Валентина Степановна Грибова с лопатой в руках.
Глава пятая,
в которой Андрей Времин строит свои планы, а Катаржина Грыбска – свои
Жоржу Камскому снова привели двух артисток на показ, и он увлек с собой в репетиционный зал Андрея. Тому пришлось выдержать стихотворение Лермонтова «Я не унижусь пред тобою» в исполнении изможденной коротко стриженной девчонки типа «земфира» и композицию из Паоло Коэльо в интерпретации девушки, имевшей в заводе кое-какие положенные ей по половому чину округлости – например, пышную грудь, которую она иногда поглаживала, точно выделяя курсивом из общего телотекста.
– Девочки дорогие драгоценные! Спасибочки! С вами свяжутся как только так сразу! – разулыбался Жорж и опять утянул Андрея к себе.
– Виску будешь? Не будешь? Ты вообще что, толстовец какой-нибудь, сектант? Так приведи мне из твоей секты какую-нибудь. Я женюсь, честное слово женюсь. Сыграет Нину – женюсь.
– И потом отравишь.
– Да ну тебя! Ох, Андрей! Четыре месяца смотрю на девок и думаю – что-то мы не то наделали. Не мы с тобой конкретно, а вообще мы. То есть я бы так сформулировал: сексуальная революция свергла женщину-царицу, и теперь все равны. Но надо было все-таки резервацию оставить какую-нибудь. Питомник для хранения элитного типа. А то они… жалкие какие-то стали. Все наружу, все на продажу. Трепета нет!
– Та, которая извивалась, могу согласиться. А первая девушка вела себя достойно.
– А я тебе скажу, почему тебе понравилась первая девушка. Она тебе твою Эгле, Королеву Ужей, напомнила. Это же не девушки на деле, а юноши, им мужчины не нужны. На такой ни платье сидеть не будет, ни по сцене она не пройдет как надо – такие привыкли в брюках бегать. От этой Нины Арбенин отлетел бы как током ударенный, понимаешь? Она не женщина, ясно?
«Опять у него нерв на щечке запрыгал, – подумал Жорж. – Надо помягче. Тут страсть, что ли?»
Андрей поставил портфель на колени, обозначив желание уйти. Но задетая честь влюбленного требовала удовлетворения.
– Эгле прекрасная женщина. Но у нее талант, поэтому она особенная, она в образе, тем более на сцене. Вы же артист, должны понимать.
– Талант, настоящий талант, ты уверен? – ревниво переспросил Жорж. – Что, ради нее прямо закрытую лавочку открыли? Я лет десять настоящих новых талантов не видел.
– Вам не повезло, значит. А я видел. Вот послезавтра мы в Питер едем, концерт.
– И ты с ней?
– Да. Я ей плакат сделал,
– Как ты это гордо говоришь… Слетать, что ли, с тобой, взглянуть на талант… Хотя никакой Ниной там не пахнет, это уж ты не спорь даже.
– Без всякой Нины интересно. Что она с залом делает!
– Ну да, ну да, – задумчиво протянул Камский. – Все, однова живем – полетели.
Неожиданная удача! Камский на концерте Эгле – целое событие. А кто организовал? Я. После отвергнутого предложения Андрей, как в старых детских настольных играх, оказался на исходной позиции, а тут фишка легла, обещая ему продвижение на пару шагов вперед.
– Родимый городок мертвых повидаю… – Камский приподнял бровки в элегической гримасе. – Суровая школа у Нарвских ворот…
– Я не знал, что вы петербуржец.
– Как! А мое фирменное хладнокровие? А признанное всеми человеконенавистничество? А этот косой взгляд из-за виска? А издевательская скромность при мании величия? Вообще, скажу тебе, если из Питера вовремя делать ноги, успех обеспечен.
– Мне всегда казалось, что местный колорит ничего особенно не значит для сущности человека.
– Это я понимаю. Ты же искатель истины и всяких там сущностей – стало быть, в жизни не смыслишь ничего. Без обид, Андрейка! Хотя на самом деле ты больше похож на петербуржца, чем я. «Выкаешь» мне упрямо. Тихий, как маньяк. Какой-то стиль завел у меня в офисе, чтоб не пить, не есть и морально не разлагаться.
– Вы такое во всем мире найдете. Люди себе придумывают разделения, а их ведь не так много. Надо объединять, а не разделять. А то получится, что если ты родился на проспекте Вернадского, то ты уже ничего общего не имеешь с тем, кто на Покровке, что ли? А если у тебя зеленые глаза, так уж все кареглазые инопланетяне?
Жорж весело кивал и носился, пританцовывая, по комнате, как белый кот.
– Но что объединяет нас?
– Да самое главное. Где бы ты ни родился, как бы ни жил, где бы и как ни умер, ты РОДИЛСЯ, ЖИЛ И УМЕР.
– И ведь он это всерьез, что трогательно, – засмеялся Камский. – На голубом глазу ведь он мне это лепит… По твоему аспидскому рассуждению что ж выходит – я родился и кто-то родился, это одно и то же? Я умру и кто-то там еще умрет – это имеет для меня одинаковое значение? Гитлер тоже родился, жил и умер – это меня с ним роднит? Это могучее такое объединение у нас? Не, Андрюша, не убедишь. Между людьми – пропасти. Пропасти, которые ничем заполнить невозможно.
– Это между вами и людьми пропасти, вы можете обобщать только свой опыт. Если вы так чувствуете – это правда, но эта правда только для вас.
Жорж решил согласиться.
– Да, милый! Это правда для меня, но для чего мне другая правда? Шо я з ей делать буду? Ладно. Питер так Питер. Самолет, «Астория», концерт. Может, в Эрмитаж сходить, а? Говорят, там все давно украли, одни копии висят. Интересно! К тому же мы сами-то все копии, так нам и по чину смотреть на копии, как думаешь?
– Какая же вы копия, Жорж? – засмеялся Андрей. – Вы сплошной оригинал. И в Эрмитаже все не так страшно, как на сайте компромат ру.