Позывной "Калмык"

Шопперт Андрей Готлибович

— Вашество! Беда! — к ним вопя на всю Ивановскую нёсся на вороном фризе Ванька старший.

Событие двадцать четвёртое

Наша жизнь зависит от способности убеждать, что мы те, за кого себя выдаем.

Чарльз Баркер

Сашка

как был в халате и значке этом калмыцком, так и поспешил к Ваньке. И сразу понял, чего за беда такая, за ним по пятам по краю, занятой стадами калмыцкими, дороги скакали с десяток полицейских в мундирах темно-зеленого цвета с отворотами и манжетами красного цвета с золотой нитью Брюки полицейских были в тон мундира, сапоги со шпорами. Дополняла форму треугольная шляпа черного цвета. Издали можно спутать с семеновцами или преображенцами, с них мундиры для полиции рисовали, но Сашка уже полицейских навидался и за гвардию их точно не принял.

Кох запаниковал, как всегда, в глазах всё стало серой пеленой покрываться и начало в жар бросать. И тут его калмык старший, что халат на него надевал хлопнул по плечу и что-то спросил. Звук этого гортанного языка и прикосновение к плечу Сашку из ступора вырвали. И тут ему в голову пришла замечательная идея, изменившая его жизнь навсегда.

Виктор Германович запахнул халат поплотнее, надвинул на глаза квадратную синюю шапку с лисьим мехом по кругу и подошёл к Иваницкому, дёрнув за рукав спрыгнувшего с коня Ваньку старшего.

— Олег Владимирович, потом всё объясню. Я — калмык. Просто один из тех, кого вы привезли. И калмыкам это переведи, — Кох повернулся к Ваньке. — Лезь назад на коня и двигай в господскому дому кричи то же самое, как будто я там. Ясно?!

— Сделаю! — А чего шестнадцать лет пацану скоро, вполне разумен.

Иваницкий вздёрнул бровь, посмотрел в сторону подъезжающих полицейских. С десяток примерно их. Теперь уже не мчались во весь опор. Всю дорогу заполнили телеги и овцы с лошадями, так что почти встали блюстители закона.

— Хорошо. Надеюсь, у меня не будет проблем с законом. Не бунтовщик вы, Александр Сергеич?

— Нет. Всё из-за дуэли. Утрясётся чуть позже. Подыграйте сейчас. Сразу после всё расскажу, — скорчил просительную рожицу Сашка. Наверное, не получилось, так как бывший гусар улыбнулся, кхекнул, и заржав, пошёл к скучковавшимся калмыкам. Пятеро взрослых мужчин стояли спина можно сказать к спине и оглядывали оценивающе подбирающихся к ним полицейских.

Минут пять оказалось у Иваницкого, в настоящую пробку встряли товарищи в зелёно-красных мундирах. Он горячо что-то растолковывал калмыкам, активно руками себе помогая. Потом оглянулся на Сашку и поманил его.

— Они говорят, что выдадут тебя за хана Дондука. Иди вот с Аюком к повозке и делай, что он говорит.

— Спасибо, — Сашка пожал руку гусару и пошёл за тянувшим его за рукав главным видимо у приехавших пастухов. Дондук звучит прикольно. Почти как Дундук. А это вроде и есть — дурень. Никуда от этого не уйти.

— Стоп! Как говорит, я их язык не знаю! — дернулся Сашка назад к Иваницкому, сообразив, что выполнять советы, произнесённые на калмыцком языке ему, будет не просто.

— Я мал-мал говорыть на рускы, — потянул его мужик дальше.

Глава 11

Событие

двадцать пятое

Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое — не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести.

Никколо Макиавелли

— Тута лышать. Смырно лышать. Балной буде. Час буде жир мазыт. Как балной лышать, — калмык дотащил, пригибаясь, Сашку за руку до телеги с дугами прикрытыми шкурами и выгнал на свет божий женщину из-под этого укрытия. Туда положил вместо неё дурня. Отскочил степняк на несколько секунд, вернулся с горшком. Засунул туда руку и достал, что-то кисловато эдак пованивающее. И бац этой гадостью Сашке на морду и, широко улыбаясь, стал размазывать по недавно ещё чистому личику попаданца.

Потом, как настоящий Пикассо, этот натюрмортщик отошёл на шаг, полюбовался акварелью и снова черпанул из кувшина вонючую жирную жижу. И ещё несколько мазков сделал. А хренолив, кашу маслом не испортишь, а Сашкину рожу прокисшим жиром тем более.

— Тута лышать. Балной буде. А! заббыля. Ты буде дархан Дондук. Воын. Батыр. Спасай тайши зайсанги. Нойон делай дархан. Ты — Дондук, — мужик с тонкими прикольными усиками, закрученными вверх, ещё раз оглядел лежащего на куче тряпья Сашку, прикрыл, качая головой, ему ноги кошмой и цокая удалился.

Кох энергии и решительности калмыка удивился. Поставил себя на его место и вздохнул. Ну, хрен его знает, решился ли он вступить в контры с властью, чтобы прятать неизвестного ему князя. Который теперь, скорее всего, не сможет выполнить того, чего наобещал этим людям, сдёрнув их с семьями с их степей и притащив на север за тысячу километров.

Ладно. Он эту битву с полицией ещё не проиграл и имения у него пока не отобрали. Сейчас нужно калмыком больным прикинуться, а дальше видно будет.

Надо отдать должное начальнику сыскного отделения полиции Тулы, со всем штатом надзирателей, пожаловавшим в Басково. Они видимо знали, что Сашка тут, и прошерстили усадьбу со всеми постройками, село само, в том числе и церковь, а потом принялись за калмыков. Заглядывали надзиратели в каждую кибитку и телегу. В его телегу, или уж как это средство передвижение называется, тоже заглянули и даже два раза. Один раз сам начальник сыскного отделения — коллежский секретарь Парамонов заглянул и даже за шапку Сашку потрогал. Сто процентов кто-то им весточку дал, что князь Болоховский полицию надурил и в имении спокойно теперь живёт. Вот они и устроили облаву.

Так ладно бы. Утром, переночевав в Болоховском, начальник сыскного отделения полиции Тулы с шестью нижними чинами отбыл назад в город, но по два человека в засаде в Болоховском и Басково опять оставил, и, как понял Сашка из разговора Парамонова с Иваницким, который Олег Владимирович ему потом пересказал, пост полиции тут неделю будет. Ну, да и чёрт с ними. Были неделю уже, даже больше — девять дней были, ну мешают нормально жить и работать, но теперь им Сашка точно не сдастся. Теперь у него тоже есть глаза в Туле.