Прах и безмолвие (сборник)
Шрифт:
— Двести фунтов! — взорвался он. — Двести фунтов и чучело собаки в придачу!
— Но ты же так много разглагольствовал о нем, папа, — пискнула Джейн. — Говорил, что это одно из чудес природы, что оно выглядит так натурально.
— Натурально! Да я ненавидел эту дворняжку, когда она была жива, и возненавидел еще больше, когда она сдохла. По крайней мере, живая она визжала, когда ее пинали! Графф из чертова Гриндейла! Ты не разыгрываешь меня, Лэкси?
— Я бы никогда не осмелилась, папа, — тихо сказала она.
— Почему старый Теккерей сказал все это тебе, а не мне? — спросил он подозрительно. — Почему он рассказал об этом
— Он пытается быть добрым, папа, — ответила Лэкси. — А кроме того, я имею право услышать все это, ведь я тоже наследница.
— Ты? — Взгляд Джона Хьюби загорелся надеждой. — А что ты получила, Лэкси?
— Пятьдесят фунтов и все ее пластинки оперной музыки. Маме досталось сто фунтов и часы: бронзовые, те, что в гостиной, а не золотые из спальни. А Джейн получила пятьдесят фунтов и камчатную скатерть.
— Старая корова! Вонючая старая корова! Так кому же перепало все остальное? Может, ее кузине, старухе Виндибэнкс и ее никчемному сынку?
— Нет, папа. Она, как и ты, получает двести фунтов и серебряный чайник.
— Ну, это куда лучше, чем проклятое чучело! Виндибэнкс всегда была плутовкой, как и ее покойный муж. Их обоих следовало бы держать взаперти. Но кому ж тогда переходит все? Кич? Этой хитрой старой ведьме?
— Мисс Кич получает содержание при условии, что она останется в Трой-Хаусе и будет присматривать за животными, — ответила Лэкси.
— Так это же пожизненная кормушка! Но подожди. Если она остается, кому в таком случае достанется дом? Дом ведь должен принадлежать какому-нибудь прохвосту, не так ли? Лэкси, выкладывай, кому она оставила все состояние? Не одному же из этих проклятых благотворительных фондов? Я не потерплю, если на меня наплевали ради какого-нибудь чертова приюта для бездомных собак!
— В определенном смысле это так, — осторожно начала Лэкси, собираясь с духом. — Но не совсем. Она завещала все…
— Кому? — загремел Джон Хьюби, видя ее нерешительность.
Лэкси словно вновь слышала суховатый, тихий голос Идена Теккерея: «Оставшуюся часть моего имущества, недвижимого и личного, я завещаю моему единственному сыну, младшему лейтенанту Александру Ломасу Хьюби, настоящий адрес коего неизвестен…»
— Что? Ты ничего не путаешь? Нет, не верю! Да как она посмела? Это незаконно! Уверяю, все это дело рук того подхалима, негодяя адвоката! Я этого так не оставлю! Ни за что!
Ирония всего происходящего, в пылу негодования не замеченная Джоном Хьюби, заключалась в том, что в эту минуту он сидел в старой церкви Святого Уилфреда под медным диском на стене, гласившем: «В память о младшем лейтенанте Александре Ломасе Хьюби, пропавшем без вести на поле боя в Италии в мае 1944 года»; Сэм Хьюби, отец юноши, в 1947 году настоял на том, чтобы здесь был установлен этот диск. В течение двух лет он терпел нежелание жены поверить, что ее сын мертв, но когда-то этому нужно было положить конец. Для него этот диск и означал такой конец. Но только не для Гвендолин Хьюби. Ее убежденность в том, что Александр жив, просто затаилась в ней на десятилетия, а после смерти мужа вырвалась наружу окрепшей и непоколебимой. Она не делала из этого секрета; за многие годы в глазах большинства членов ее семьи и близких знакомых эта странность стала такой же привычной, как, допустим, бородавка на подбородке или заикание.
Мысль о том, что именно эта эксцентричность, которой никто
— Если он не предъявит прав на наследство, — продолжала Лэкси, — к Четвертому апреля 2015 года, то есть ко дню своего девяностолетия, все имущество переходит благотворительным фондам. Кстати, их три…
Но Джону Хьюби было сейчас не до благотворительности.
— 2015 года? — прорычал он. — Мне тогда тоже будет девяносто, если я доживу до того времени. В чем я сильно сомневаюсь! Я оспорю завещание! Она, должно быть, спятила, это же ясно как Божий день. Все эти деньги… А сколько их там? Чертов мистер Теккерей сообщил тебе?
— Сказать точно трудно, папа, цена акций то и дело скачет, да и все остальное…
— Не старайся одурачить меня всякими научными премудростями. Ты не стала умнее от того, что я позволил тебе работать в конторе у этого прохвоста, а не оставил дома помогать матери в баре, запомни это хорошенько. Поэтому не задирай нос, ты все равно ничего не понимаешь в этом деле. Просто назови цифру!
— Хорошо, папа, — кротко сказала Лэкси, — мистер Теккерей полагает, что все вместе это может стоить около полутора миллионов фунтов.
И в первый, а может быть, в последний раз в своей жизни она испытала удовлетворение от того, что заставила своего отца умолкнуть.
— Милость Господа Бога нашего, Иисуса Христа….
В действительности взгляд Эллы Кич был прикован не к прекрасному видению нисходящей души, как предположила миссис Виндибэнкс. Верно, она была близорука, но вдаль видела прекрасно и сейчас через плечо викария всматривалась в зеленые тени на церковном кладбище. Так как денег у потомков обычно не хватало, большинство старых могил пребывало в полном запустении. Хотя, по мнению многих, высокая трава и дикие цветы украшали надгробия больше, чем Голый торф и букеты в целлофановой обертке. Но не эти элегические размышления занимали сейчас мисс Кич.
Она смотрела туда, где кроны двух старых тисов смыкались над воротами кладбища, образуя туннель, казавшийся почти черным на фоне яркого солнечного света. Уже несколько минут она наблюдала, как в темном туннеле зародилось неясное мерцание. Оно медленно приближалось, приобретая отчетливые контуры, и вот сейчас вынырнуло из темноты, подобно тому как актер появляется на залитой светом сцене.
Это был мужчина. Оглядевшись, он нерешительно зашагал между могил. На нем был мятый костюм небесного цвета, руки нервно теребили соломенную шляпу. На левом рукаве виднелась траурная повязка.
Мисс Кич обнаружила, что, чем ближе он подходил, тем все расплывчатее становились его черты. Копна густых седых волос резко контрастировала с загорелым лицом. Она подумала, что он был, пожалуй, одного возраста с Джоном Хьюби.
И вдруг ей показалось, что на этом сходство с Джоном не заканчивалось. У мисс Кич мелькнула мысль, что она, возможно, единственная из всех присутствующих заметила этого человека…
— Святой Дух да пребудет с нами навеки. Аминь.
Как только отзвучали ответные «аминь», стало ясно, что незнакомец не настолько бестелесен, чтобы его могла видеть одна мисс Кич. Другие тоже уставились на него, и выражение их лиц было разным: от неприкрытого любопытства на лице Идена Теккерея до праздной благожелательности на лице викария.