Прах и безмолвие (сборник)
Шрифт:
— Обоих? Что, и тело тоже?
— Ты что, рехнулся? Там был еще этот, второй, Уотерсон его фамилия. Это в его доме происходило. Он там в штаны наложил со страху, ни говорить, ни двигаться не мог. Наш врач только взглянул на него, вколол ему какое-то снадобье и тут же отправил в изолятор. А мы со Свайном немножко поболтали. Он мне наврал с три короба, а через час я уже спал сном праведника. Вот так, по-простому мы все тут делали, пока тебя с нами не было. Но теперь ты вернулся и снова начнешь нам усложнять жизнь.
— Я постараюсь больше не усложнять, сэр, но я до сих пор не вполне понимаю, что же произошло на самом деле. Этот Свайн…
— Никудышная работа. Такие, как он, только свою бабу ублажать умеют, — сказал Дэлзиел.
— Вы были знакомы раньше?
— Нет. Видел его пару раз до этого случая, но есть люди, которых можно с первого взгляда раскусить, — мрачно заметил Дэлзиел. — Мое дело было обеспечить его веревкой, а повесится он на ней сам. Вот, посмотри на его показания и поймешь, о чем я толкую.
Он бросил Паско через стол ксерокс показаний, и тот начал читать.
«Я делаю это заявление по
Подписано мною: Филип Свайн.
Мое имя Филип Кейт Свайн. Я проживаю по адресу: „Москоу-Фарм“, Куртуайт, Центральный Йоркшир. Я являюсь совладельцем строительной фирмы „Свайн и Стринджер“, с местонахождением по указанному выше адресу. Мне тридцать восемь лет.
Некоторое время назад Грегори Уотерсон, проживающий по адресу: Хэмблтон-роуд, 18, заказал моей компании переоборудовать его чердак в студию для занятий живописью. За время проведения работ он несколько раз заходил ко мне в офис, благодаря чему познакомился с моей супругой, Гейл. Я заметил, что они очень подружились, но все мысли о том, что их отношения могут зайти дальше, гнал прочь по двум причинам. Во-первых, я не желал ссориться с Гейл, так как поведение моей жены в последнее время стало все более непредсказуемым; у нее наблюдались то припадки черной меланхолии, то периоды почти маниакальной оживленности. Когда у нее было плохое настроение, она иногда заговаривала со мной о самоубийстве, а конкретнее — о том, чтобы разнести себе голову. Я хотел сводить ее к врачу, но, будучи американкой, моя жена отказывалась обращаться к английским врачам, считая, что их оборудование и подход к больным находится на уровне средневековья. Однако она обещала мне сходить к американскому врачу, как только вернется в Штаты. Это и есть другая причина, по которой я воздерживался от комментариев по поводу Уотерсона. Я знал, что Гейл скоро собиралась поехать в Калифорнию.
В начале прошлого лета умер ее отец, с которым она была очень близка, и мне кажется, что с тех пор у нее и начались эти припадки отчаяния. А известие о том, что, когда она уехала в Англию после похорон отца, здоровье ее матери сильно ухудшилось, усугубило ситуацию. Думаю, она обвиняла мать в смерти отца и не слишком сдерживалась, чтобы скрыть от нее свои чувства, а потому начала испытывать угрызения совести, когда мать заболела. Впрочем, это всего лишь мои дилетантские наблюдения. Наверняка же я знаю только, что ее душевное состояние было очень нестабильным и что ее поездка в Лос-Анджелес могла помочь ей, так как дала бы возможность, во-первых, выяснить отношения с матерью, а во-вторых, показаться семейному врачу.
Она должна была уехать 8 февраля. Я предложил довезти ее до Хитроу на машине, но, несмотря на теплую погоду, она сказала, что боится гололеда на дорогах и поедет в аэропорт на электричке. Она отказалась от моего предложения проводить ее, ссылаясь на то, что она знает, как много у меня работы; а когда я попытался настаивать, раздраженно спросила, неужели я думаю, что она не в состоянии сама доехать до аэропорта. Тогда я перестал настаивать и действительно пошел в воскресенье утром на стройку, пользуясь тем, что стояла подходящая для проведения работ погода. Я даже не был дома, когда она уезжала. И потому перестал волноваться, только когда она позвонила, как я думал, из Лос-Анджелеса сказать, что добралась нормально.
С тех пор я ничего о ней не слышал, кроме того, что пару раз ей звонила какая-то женщина. Когда же я сказал, что Гейл сейчас нет в Англии, она издала возглас недоверия и повесила трубку. Потом, сегодня вечером, она опять позвонила. Я уверен, что это была та же самая женщина. У нее был молодой голос, и она говорила с йоркширским акцентом, правда, не очень сильным. Женщина спросила, неужели я все еще верю, что Гейл в Америке. Я ответил: „Конечно“. А она сказала, что я ошибаюсь и что, если я хочу увидеть Гейл, мне надо пойти на Хэмблтон-роуд, 18, и повесила трубку.
Я тут же позвонил матери Гейл в Лос-Анджелес. Я поговорил с ее прислугой-сиделкой, которую моя теща наняла в связи со своей болезнью. Сиделка сказала мне, что Гейл вообще не приезжала, но что они получили от нее телеграмму с сообщением, что она заехала повидать своих друзей на Восточном побережье и даст знать, как только определится день ее приезда. Никто этому не удивился, потому что Гейл вообще всегда была страшно импульсивной натурой. Я не стал объяснять причину моего звонка и попросил прислугу-сиделку ничего не говорить моей теще, миссис Делгадо, потому что не хотел ее волновать. Но сам я очень встревожился, и единственное, что мне пришло в голову, — это пойти на Хэмблтон-роуд.
Я приехал в 10.30 вечера. Свет в доме горел, но мистер Уотерсон довольно долго не открывал дверь. Когда же он увидел меня, то сначала смутился, а потом сказал: „Вы все знаете, не так ли?“ И раз он так сказал, я уже все знал.
Как ни странно, я даже не рассердился, возможно из-за ощущения, что он испытал облегчение, увидев меня. Он продолжал: „Вам лучше войти в дом“. А я спросил: „Где она?“ Он ответил: „Наверху, но только не вбегайте туда. Она в очень странном настроении“. Я спросил, что он хочет этим сказать, а он ответил, что она напилась и говорит о самоубийстве. Я пробормотал что-то вроде: „А она этим и тебя достает? Вот счастье-то тебе привалило“. А он спросил: „Вы хотите сказать, с ней такое и раньше случалось? Ну, слава Богу. А то я совсем в штаны наложил, когда увидел этот пистолет. Он у нее правда заряжен?“
Упоминание о пистолете меня прямо-таки сразило. Я знал, что у Гейл были пистолеты, но полагал, что они хранятся в Йоркском „Клубе владельцев оружия“, членом которого Гейл являлась. Заметив мою реакцию, Уотерсон опять разволновался. Это была странная ситуация. Мы должны были бы вцепиться друг другу в глотку, а вместо этого нас, по крайней мере временно,
Мы вместе поднялись наверх. Возможно, это была наша ошибка, потому что, когда Гейл увидела нас, она начала смеяться и кричать что-то о том, что все никчемные мужчины в ее жизни вечно держатся друг друга, а единственный настоящий мужчина из всех, кого она знала, мертв. Она была пьяна и сидела голая на постели. В руках у нее был этот револьвер. Я попросил ее отдать его мне. Она засмеялась и приставила его к подбородку. Я сказал ей, чтобы она не делала глупостей. Эти слова были не самыми подходящими в данном случае, но я не мог придумать ничего другого. А она смеялась все громче и громче, и я увидел, как ее пальцы нажимают на спуск. И тогда я бросился к ней, чтобы схватить оружие.
Я не могу точно описать, что произошло потом. Помню только, что револьвер выстрелил, и я стоял, держа его в руке, а Гейл лежала поперек кровати с разнесенной вдребезги головой. А некоторое время спустя, не знаю точно, через сколько минут, в комнату вошел мистер Дэлзиел.
Этот ужасный случай сделал меня несчастным на всю жизнь. Я любил свою жену и уверен, что только страшное чувство вины, мучившее ее все время после смерти отца, заставило ее искать утешения в супружеской неверности. И я знаю, что, несмотря ни на что, мы могли бы все уладить.
Подписано мною: Филип Свайн».
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил Дэлзиел.
— Я не знаю, все это так… странно, — ответил Паско.
— Конечно, чертовски странно! Все сказки всегда звучат странно! Чего он до сих пор не знает, так это, что я видел этот револьвер у него в руке до того, как раздался выстрел. А когда мы получим версию мистера Грегори Уотерсона, мы будем иметь два показания против одного, и он у меня не выкрутится!
Банальность сценария происшедшего показалась Паско очевидной. Но он не хотел портить Дэлзиелу праздник, а потому постарался выдавить из себя улыбку, как бы поздравляя своего шефа. Получилось, видимо, неубедительно, потому что Дэлзиел сказал:
— Ты не переменился, парень, а? А точнее, за те недели, пока ты валялся там в постели и ни хрена не делал, ты стал еще хуже. Что тебе сейчас нужно, так это хорошенькое дельце, которое тебя вылечит окончательно. И у меня есть одно такое. Хулиганствующие футбольные болельщики.
Он самодовольно посмотрел на Паско, который в свою очередь взглянул на босса с изумлением. У больших клубов в Западном и Южном Йоркшире были свои фанаты, но единственная профессиональная команда в Центральном Йоркшире уже долгие годы болталась в низших лигах и редко являлась причиной серьезных беспорядков.
— Я не слышал ни о каких безобразиях, — возразил Паско. — И в любом случае наведение порядка на стадионах не мое дело, этим не занимается уголовный розыск.
— А убийства — твое дело, — мрачно изрек Дэлзиел. — В позапрошлую субботу один парнишка исчез, когда возвращался в Питерборо из Лондона, куда ездил к своей девчонке. На следующее утро его нашли со сломанной шеей на набережной около Хантингтона.
— Это очень печально, но нас-то не больно касается?
— Придержи коней, а? Наша футбольная команда «Сити» играла в Северном Лондоне в этот самый день, и поступило множество жалоб на поведение фанатов «Сити» в поезде, в котором, скорее всего, и ехал погибший парень.
— Но он же ездил к своей девушке, а не на матч. С какой стати фанаты пристали бы именно к нему?
— Да этим кретинам мог не понравиться цвет его глаз, — заявил Дэлзиел. — А скорее всего, им не понравился цвет его шарфа — ярко-синий. Какой-то пижон в Кембриджшире подметил, что это был цвет формы противников «Сити» в тот день. Может, дело и не в этом, но я не раз слышал, что наши чокнутые болельщики собираются объединяться, поэтому лучше их уже сейчас прижать, а не ждать, пока они как следует организуются. Я прав?
— Думаю, да, — нерешительно промямлил Паско. Не очень-то привлекало его это дело. Он взглянул на Уилда в поисках сочувствия, но Дэлзиел расценил этот взгляд как попытку спихнуть задание на другого.
— Не удастся перепоручить, парень. Сержанта мы сейчас тоже делом займем. Ты как в качестве сиделки, Уилди? Господи, при виде тебя я бы со страху живо со смертного одра вскочил! Так почему бы тебе не сходить в изолятор взять показания у этого слабонервного Уотерсона? А я бы потом испортил вруну Свай ну аппетит. Нет, лучше я подожду, пока он пообедает, и устрою ему несварение желудка. Зачем нам опаздывать к открытию «Черного быка» Это совсем ни к чему, особенно когда предстоит обмыть такое дело.
— Вы хотите сказать, что приглашаете отметить успешное задержание? — спросил Паско, стараясь не выдать своего удивления.
— Ты что, рехнулся? — возмутился Дэлзиел, который не отличался привычкой угощать своих подчиненных. — Пускай Отчаянный Дэн мне за это бутылку поставит. Нет, Питер, это тебе придется раскошелиться. Конечно, если ты все не испортишь, когда шеф вызовет тебя к себе.
Уилл раньше Паско понял смысл шутки.
— Здорово, сэр! — широко улыбаясь, сказал он и пожал Паско руку. А Дэлзиел продолжал в том же духе:
— Да, и еще вот что. Когда будешь сообщать Элли радостную новость, напомни ей, что тебе надо еще пару лет проработать, чтобы получить прибавку к пенсии. А теперь отвали, иди зарабатывай зарплату главного инспектора!
Глава 2
Сержант Уилд поставил машину на стоянку для посетителей и двинулся по дорожке к изолятору. Изолятор располагался в одной из старейших больниц города, которая была построена в то время, когда посетители считались еще большей обузой, чем пациенты, а потому должны были доказать свою выносливость и пройти долгий путь до входной двери. В качестве компенсации взору посетителя открывалось залитое лучами февральского солнышка старое здание из красного кирпича, стены которого, как и следовало ожидать, любовно обвивал ползучий плющ. Кроме того, дорожка тянулась среди цветочных клумб, белых от подснежников. Заметив цветок со сломанным стебельком, Уилд остановился, сорвал его и аккуратно вставил крошечный цветочек в петличку.