Практическая романтика
Шрифт:
— Ты ведь понимаешь, что сам себе это придумываешь?
Герман неожиданно уставился в пол, а потом и кивнул.
— Вообще-то, понимаю. Я цепляюсь, за что могу. Вдруг однажды попаду в яблочко, и ты от неожиданности скажешь что-то такое, отчего дышать легче станет?
Мне уже не хотелось его сразу прогонять — показалось, что поговорить начистоту давно пора. Может, сразу и надо было поговорить, тогда бы уже ни за что не цеплялся?
— Герман, ты мне не нравишься не только потому, что мне нравится
— И это знаю. Даже если бы ты разбежалась с Юрой, то все равно бы кричала, что такие, как ты, никогда не посмотрят на таких, как я. Это же как ниже плинтуса упасть.
— Верно.
— Но это ничего не меняет.
— Что именно не меняет? Ты влюблялся когда-нибудь?
— Да. Сейчас.
Я вздрогнула. Потом обмусолю в голове это слово, которое сама первая произнесла. Но теперь начала волноваться и заговорила тише, чтобы это скрыть:
— Нет. Я имею в виду раньше.
— Да. В воспитательницу в детском саду и очкастую одноклассницу.
— И что ты делал? Доводил ее?
— Доводил. Мне было одиннадцать!
Я нервно усмехнулась:
— С тех пор мало что изменилось. В общем, я хочу сказать, что эта… симпатия просто пройдет.
— Давай проверим.
— Вот сам подумай, представь, что я больше не встречаюсь с Юрой. Ты всерьез думаешь, что ничего не изменится в твоем отношении? Сейчас все кажется таким острым из-за невозможности. Ты книг, что ли, не читал?
— Давай проверим, — повторил тем же тоном и поднял лицо.
Он не тушуется передо мной, не боится быть искренним, смотрит прямо — ему несложно на меня смотреть и показывать, что это ему несложно. Это немного пугает. Кажется, я к этим коротким, не свойственным ему, фразам не была готова, они задевают.
— Герман, что мне сделать, чтобы сейчас ты ушел?
— Поцеловать.
— И тогда ты ушел бы?
Он размышлял над ответом целых две секунды:
— Нет, конечно. Если ты меня сама поцелуешь, то я уже вообще никуда не уйду.
— Понятно, — я вздохнула. — Очкастая одноклассница-то хоть жива осталась? А то с таким дурным характером я уже ничему не удивлюсь.
— Понятия не имею. Я ее бросил после того, как она меня поцеловала. Как-то сразу отрезало. У Юрки надо спросить, я даже не помню, до какого класса она с нами училась.
— Ну вот! — я почти ощущала победу на кончике вздернутого вверх пальца. — Об этом я и говорила!
— Ну, выходит, я тебе сам путь к свободе случайно показал, — произнес серьезно и еще немного продержался, но потом все-таки полезла улыбка.
И у меня полезла — невольная. Просто у него отличное чувство юмора, и оно всегда не вовремя.
— Не буду я тебя целовать, Герман.
— Тогда давай я тебя. Я за нас обоих справлюсь.
Я пыталась хмуриться.
— Перестань уже. Я бы хотела, чтобы ты понял
— Нет, дело куда запущенней. Даже если бы ты влюбилась, то ни за что в этом бы не призналась. Кстати говоря, именно это и дает мне надежду — ты можешь просто врать.
И снова поворот к серьезности.
— А как же Юра? Тебя уже вообще он не волнует?
Я попала в больную точку, раз Герман сразу повернул голову к окну. Не торопила — пусть он сам сформулирует.
— Волнует, — признал совсем тихо. — Но я уже эту ситуацию миллион раз в голове прокрутил. Ну вот что поделать, если случилось вот так? Не жить теперь? Повеситься? Пусть морду мне набьет. Пусть полгода со мной не разговаривает. Пусть потребует что-то, что не так просто дать. Но все равно ведь как-нибудь разрешится?
Последнее прозвучало вопросом, на который я отвечать не хотела. Покачала головой и решила подвести его к главной мысли:
— Видишь, в чем проблема, Герман? Ты чувства других ставишь ниже своих. Пойди и набей Юре морду, не разговаривай с ним полгода, но не лезь в его отношения. Не хочется? Несправедливый обмен? Не потому ли, что твое кажется более ценным, чем его? Это если моего мнения не учитывать.
— Хренов философ, — он почти рыкнул. — Ладно, возможно, ты права. Если мы с ним относимся к тебе одинаково, то твое мнение и решает. Понял, постараюсь все-таки перестроиться. Наверное, правда, нужно время и сила воли. Я не буду больше тебя преследовать, можешь успокоиться.
Я поверить не могла, что нашла правильные слова и до него достучалась! Но Герман выключил свет и упал на противоположную кровать.
— Я все равно здесь переночую, потому что будет странно, если я вернусь из ночного клуба до того, как мог до него доехать.
— Хорошо, — смирилась я, потому что добилась куда большего. — И спасибо.
Он долго молчал, я уже решила, что уснул. Но вдруг он снова зашептал:
— Пожалуйста. Ульян… знаешь…
— Что?
— Мне очень жаль, что я сразу не сообразил — еще тогда, в троллейбусе. Ведь ты дала телефон, значит, у меня был шанс.
— Шанс был, — признала я. — Но до того, как я поняла, кто ты есть.
— А я, может, хотел, чтобы именно ты меня перевоспитала. Кстати, я очень покладистый, когда меня строго воспитывают. Это у меня со времен первой влюбленности, детская травма.
— Это никому не под силу.
— Скажи хотя бы, что я красавчик.
Его мучения были трогательны, я снова улыбалась в темноту.
— Ты красавчик.
— И если вы разойдетесь, то первым делом ты прибежишь ко мне. То же самое, почти те же отели, ты даже разницы не заметишь.