Правда Бориса
Шрифт:
Тут же подсуетились сбитенщики и кваснецы, притащили к приказу свои меда и легкую хлебную брагу в малых бочонках с Торговой площади. Щедро наливали штоф за полушку. Не отставали и пирожники, почуяв выгоду- незнамо сколько протопчется толпа у приказа, от скуки есть захочет. Пироги с капустой отдавали тоже за пол деньги за пару, кренделя и караваи по копейке. Чумазый мальчонка в рваных стрелецких сапогах, стянул с лотка пирог. Торговый заметил, кинулся за ним, да споткнулся о вывороченную телегами и дождями брусчатку. Распластался на дороге как гусь на сковороде, поломал лоток. Пироги и булки разлетелись по мостовой. Народ
Митрополит приехал на обычной повозке в сопровождении двух чернецов. Одет он был тоже по- монашески, во все черное. Такая же черная длинная борода шевелилась на поднявшемся ветру. Глаза на бледном, почти белом лице, горели как два угля. Видно было, что Дионисий разгневан. Ему на встречу выбежал из приказа дьяк Самохин. Низко поклонился, попытался припасть к ручке. Предстоятель убрал десницу за спину, выпрямился словно жердь, задрал подбородок.
– Почто добрых людей в яму бросил?- грозно спросил он.-Самоуправствуешь, Самоха?!
– То не я, светлейший,- еще ниже согнулся приказной дьяк.- То людишки Годунова их сюда приволокли, велели дознание провести. Я же за тобой и послал.
– Дознание?-вскинул желтые брови митрополит.- По какому праву, в чем они виновны?
И не дожидаясь ответа, повернулся к толпе. Заговорил надменно:
– Я, волею великого царя Ивана Васильевича, облачен в сей почетный сан. И принимая его из рук государя, поклялся, что свое архипасторское служение посвящу добру и справедливости. И от клятвы своей не отхожу- преклоняюсь пред правдой и требую её от других. Ибо нет ничего более весомее и ценнее на свете, нежели правда. Где же здесь правда, спрашиваю я вас, люди московские? В чем же справедливость, когда невинных людей бросают за решетку? Князья Шуйский, Голицын, Воротынский и Мстиславский не раз своими честными делами доказали, что они поборники правды, ее верные слуги.
В толпу медленно въехали два всадника. На них незлобно ругались, подпихивали коней, неохотно сторонились.
– Они верные слуги беса,- сказал один из них, когда верховые приблизились к Дионисию.
– Кто таков?- грозно спросил Дионисий.- Почему верхом перед митрополитом?
Всадники соскочили коней. Но видно было, что особого почтения к предстоятелю они не испытывают.
Это были Василий Губов и Дмитрий Кашка. Говорил Василий. Он представился ближним товарищем Бориса Годунова.
– Бояре Шуйский, Воротынский, Мстиславский, Голицин зазвали к себе в гости брата царицы Ирины с намерением его отравить. Но замысел сих разбойников
Толпа загудела, Дионисий нервно встряхнул своей смоляной бородой:
– Кто сие может подтвердить?
– Иван Федорович Мстиславский,- спокойно ответил Губов.- Он и поведал нашим людям, что в кушанье или вино Годунову будет подсыпана римская отрава Кантарелла. Так воры и поступили. То видел мальчик Михаил- жилец Ивана Петровича Шуйского. Он подтвердит сие на Священном писании.
Василий не стал говорить, что Михаил- его сын. Пока не к месту, понадобится, скажет.
– Вот жалобное письмо Бориса Федоровича Годунова в земский суд,- показал Губов свернутую в трубочку бумагу.
– А это,- вынул он вторую,- указ царя Федора Ивановича- учинить допрос разбойникам до суда.
Митрополит затоптался, помял желтыми, сухими пальцами бороду, пожевал губами. Не знал что делать. Народ ждал его слова. Наконец Дионисий заговорил:
– Я не в силах противиться воле...государя. Но...люди хотят знать правду прямо сейчас. Так?
"Так!
– взорвалась криком толпа.- Выводи их сюда!"
Дьяк Самохин взглянул на митрополита, тот кивнул.
Глава Разбойного приказа побежал к дверям. Слету ударился лбом о косяк. Толпа опять захохотала.
На церкви Святой Варвары зазвонили к вечерне колокола. Им вторили колокола на других окрестных церквях и храмах, в Чудовом монастыре за кремлевскими стенами. С куполов сорвались вороны, стали кружить в полупрозрачном, пахнущем жжеными листьями сентябрьском небе, затем всей гурьбой подались вдоль Москвы-реки к Новодевичьему. Стало быстро, по-осеннему холодать.
Стрельцы вывели из приказа четырех "злодеев". Они были напуганы, прятали глаза в земле. Народ заволновался, раздались грозные выкрики. Мало кто любил Годунова, но дело теперь было не в нём. Попались на лихих делах, отвечайте, а что натворили и неважно. Тем более такие птицы на аркане, одно удовольствие над ними покуражиться. Толпа стала придвигаться к "проказникам". Еще немного и даст волю праведному гневу- покалечит, али вовсе порвет. Митрополит поднял тяжелый серебряный посох:
– Ну, оглашенные! Не наступай, уймись! На всё справедливость нужна.
"Справедливости и требуем, отче",- отвечали в толпе.
– Уймись, сказал!- еще громче крикнул Дионисий. Его голос был настолько крепок и громок, что люди остановились, недобро глядя на князей.
– Ну так-то.
Митрополит подошел к Мстиславскому:
– Скажи, князь, верно ли что вы отравить брата царицы и опекуна государя желали?
Иван Федорович дрожал как осиновый лист.
– Так, святейший,- еле слышно произнес он.
– Громче.
– Так! Это они, они,- кивнул Мстиславский всклоченной головой на своих подельников.- Я тут и ни при чем! Я остановил злодейство. Князь Шуйский все придумал, а эти ему помогали.
Шуйский заскрипел зубами, сплюнул в сторону Мстиславского: "Пакость непотребная".
– Что скажешь на то, Иван Петрович?-спросил Дионисий, наклонив к нему голову.
– А что я скажу?-ухмыльнулся тот.- Борис жив-здоров, как и остальные, что пришли поздравить меня с именинами. Все! Где же тут злодейство? Сам подумай, пресветлый, ежели хотели, почему не отравили? Наговоры это, придумал кто-то, а мне отвечай. И кто в своем доме гостей травит, а? Токмо скудоумные простаки. Похож ли я на такого?