Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?

Елисеев Александр Владимирович

Еще более резко он отреагировал на то, что Молотов разрешил западным корреспондентам снять любые цензурные ограничения на материалы, отправляемые из Москвы. После этого западная пресса моментально провозгласила Молотова преемником вождя. Своеволие наркома иностранных дел страшно разозлило Сталина. Гнев вождя вызвало и то, что Молотов в обход Потсдамских договоренностей разрешил Франции и Китаю участвовать в обсуждении послевоенных мирных договоров. Таково было требование западных союзников, и Молотов ему фактически подчинился.

Теперь отношения между старыми друзьями были безнадежно испорчены. «Я убедился в том, — писал Сталин в Политбюро, — что Молотов не очень дорожит интересами государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности

среди некоторых иностранных кругов: я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем». На XIX съезде партии вождь подверг Молотова (и Микояна) довольно-таки резкой критике за капитулянтство в отношении США: «Вообще Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда под большим впечатлением от мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов, и Микоян — храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей силы, какую видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали директиву нашему послу в Вашингтоне с серьезными уступками американцам в предстоящих переговорах».

Но, вне сомнений, и Сталин, и Молотов западниками не были. Просто они выступали за хорошие и взаимовыгодные отношения с западными демократиями. И могли терпимо относиться к западникам. Тогда, конечно, когда сами западники не занимались шпионажем и заговорами.

Кто был прав?

В заключение не могу не затронуть «германский вопрос». Мы увидели наличие в советской элите сильнейших антигерманских и одновременно «проантантовских» настроений. У многих читателей неизбежно возникнет вопрос: «А может быть, как раз позиция Литвинова и была наиболее верной? Ведь именно с гитлеровской Германией мы в 1941–1945 годах вели столь страшную, столь ожесточенную войну?» Но ведь в том-то и дело, что Сталин отлично осознавал весь ужас грядущего противостояния с мощной военно-политической машиной Третьего рейха. И он желал по возможности избежать его (программа-максимум) или, на худой конец, оттянуть (программа-минимум).

Последнее желание ему удалось осуществить — война началась не в 1936-м и не в 1939 году, а в 1941-м. А послушай вождь литвиновых и бухариных, прикрепи он СССР намертво к антифашизму и антигерманизму, и война стала бы неизбежной уже в первой половине 30-х годов. При этом реальной помощи от западных демократий наша страна не получила бы — Англия и Франция воевать не хотели (как показали события Второй мировой, правильно не хотели, ибо не умели). Сталин согласился на сближение с ними главным образом для того, чтобы избежать полной изоляции России или, что самое ужасное, образования единого антисоветского фронта. С западных демократий, в случае чего, нужно было попытаться получить хотя бы клок шерсти — продовольственную и технологическую поддержку.

Оттянуть войну любой ценой, используя для этого тайные переговоры с Германией, — это было главной внешнеполитической национальной задачей России и ее вождя Сталина. Без этих переговоров, без отказа от однозначного, идейно ангажированного антифашизма нельзя было подготовить почву для соглашения с Германией. Альтернатива была бы одна — раннее начало войны. И в этом случае мы проиграли бы ее со стопроцентной вероятностью. Вспомним, насколько «блестяще» обстояли дела в РККА в 20–30-е годы.

А возможен ли был долгосрочный союз с Германией, означающий мир для нашей страны на многие годы? Сталин ведь явно рассчитывал на это. Так, может быть, его все-таки стоит упрекнуть в утопизме? Как мне представляется, реальная возможность долгосрочного союза существовала. Другое дело, что она не была реализована. Но мало ли какие возможности не удается реализовать в политике. Это еще не говорит о несостоятельности самих политиков.

Курс на прочное сближение с Германией имел под собой все основания. Симпатии к большевизму и СССР испытывали многие видные руководители нацистской партии. Шелленберг вспоминает, что шеф могущественного гестапо Г. Мюллер был в восторге от большевизма, понимая под ним систему, существовавшую в сталинском СССР.

Сравнивая коммунизм и нацизм, Мюллер приходил к выводу о том, что «в учении национал-социализма слишком много компромиссов», поэтому его идеи не могут вызывать такой веры, которая присуща коммунистам. Гитлер, по мнению Мюллера, очень сильно проигрывал Сталину. «Сталин представляется мне сейчас в совершенно ином свете, — говорил Мюллер. — Он стоит невообразимо выше всех лидеров западных держав, и если бы мне позволено было высказаться по этому вопросу, мы заключили бы с ним соглашение в кратчайший срок. Это был бы удар для зараженного проклятым лицемерием Запада, от которого он никогда не смог бы оправиться».

Шелленберг утверждал, что Мюллер еще в 1943 году пришел к мысли о необходимости сепаратного мира с Россией. В 1945 году, в разгар боев за Берлин, он якобы перешел на сторону Красной Армии, после чего его видели в 1950 году в Москве.

Информация о том, что Мюллер сотрудничал с советской разведкой, содержится в его досье, только недавно рассекреченном Национальной архивной службой США (дело № 8601). Американцы знали, кем был Мюллер, но длительное время молчали.

О контактах Мюллера с советской разведкой рассказал в 90-е годы Рудольф Барак, бывший в 1951–1962 годах министром внутренних дел Чехословакии.

Есть и косвенные данные в пользу версии о Красном Мюллере. В архивах гестапо хранятся документы, относящиеся к 1941 году, в которых шеф гестапо выступает сторонником самого мягкого обращения с советскими военнопленными, подчеркивает необходимость их лечения. Он организовал широкомасштабную проверку положения дел в концлагерях. В ходе ее ряд начальников лагерей, командиров охраны и рядовых охранников были осуждены судом СС. О многом говорит и секретный приказ, отданный Мюллером 17 августа 1944 года. Согласно ему, в случае особой опасности, по двойному сигналу «Решетка и гроза», органы гестапо должны были арестовать бывших секретарей Коммунистической партии Германии. Получается, что многие секретари коммунистических парторганизаций находились на свободе аж в 1944 году. В таком случае Мюллера нужно считать главным саботажником борьбы с коммунизмом в Третьем рейхе. Ведь именно на его ведомство было возложено искоренение «коммунистической заразы».

Мюллер находился в оппозиции к руководству СС, которую возглавлял Гиммлер, настроенный на сговор с англо-американской демократией. При этом шеф гестапо опирался на поддержку Мартина Бормана, главы всемогущего аппарата НСДАП. Борман в свое время сумел максимально отдалить от Гитлера Р. Гесса, бывшего убежденным сторонником немецко-английского сближения.

Сегодня есть множество данных, свидетельствующих о том, что сам Борман работал на СССР. Я сейчас даже не буду сколько-нибудь подробно затрагивать некогда сенсационную книгу журналиста Б. Тартаковского. В ней автор пытается убедить читателей в том, что Борман был советским агентом, ссылаясь на рассказы некоторых весьма важных советских руководителей (например, маршала А. И. Еременко). Гораздо важнее для нас мнение Райнхарда Гелена, руководившего в абвере отделом «Иностранные армии Востока». Согласно Гелену, Борман сотрудничал с советской разведкой, используя для этого партийную радиостанцию, вещавшую на Латинскую Америку. Странно, но она была единственной радиостанцией в рейхе, не прослушивающейся соответствующими органами. Это давало Борману практически неограниченные возможности в информировании руководства СССР о тайнах нацистской Германии.

Можно, конечно, сказать, что Гелен врет. Но где в таком случае мотивы этого вранья? Предположим следующее. Гелен, который был убежденным антикоммунистом, захотел скомпрометировать СССР фактом тайного, сепаратного сотрудничества с одним из лидеров рейха. Все это один-единственный возможный мотив. Однако Гелен рассказал о шпионаже Бормана лишь после выхода на пенсию в 1968 году. Очевидно, что если бы в компрометации СССР возникла нужда, то откровения Гелена пригодились бы гораздо раньше. Но он смог «разоблачить» Бормана только будучи частным лицом. Отсюда максимальное доверие к его «показаниям».