Правда о деле Савольты
Шрифт:
— Ты рассказываешь, как все было, но не говоришь, зачем приходил.
— Зачем?
— Ты хотел меня видеть?
Мне показалось, что в зрачках ее промелькнул насмешливый огонек, и я снова опустил глаза.
— Когда я увидел вас в этом омерзительном пансионе, — я опять уклонился от ответа, — то испугался еще больше.
Мария Кораль выпустила мою руку, вздохнула и сомкнула веки над набежавшей слезой.
— Что с вами? Вам хуже? Позвать сиделку? — воскликнул я встревоженно и вместе с тем облегченно.
— Нет, нет, ничего. Просто я вспомнила пансион и то, что со мной произошло. Сейчас все кажется
— Совсем напротив! Говорите.
Она отвернулась к стене, чтобы я не видел ее слез, но судорожные всхлипывания выдали ее.
— Я подумала, что скоро мне снова придется туда вернуться. Уж лучше умереть… только не смейся надо мной, пожалуйста… Уж лучше умереть здесь, в этом чистом отеле, в окружении добрых людей, таких, как ты.
Я не выдержал: опустился перед постелью на колени и взял ее за руку.
— Не говорите так, я запрещаю. Вы никогда больше не вернетесь ни в тот омерзительный пансион, ни в кабаре, ни к той унизительной жизни, которую вели до сих пор. Не знаю еще как, но я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вы могли вести жизнь, достойную вас. Если вы только захотите, Мария Кораль… если вы только захотите, я сделаю для вас все, что только в моих силах.
Мария Кораль повернула ко мне лицо и посмотрела с такой нежностью, что теперь уже на моих глазах навернулись слезы. Она погладила меня по волосам, щекам и сказала:
— Не надо. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Ты уже и так достаточно сделал.
Дверь в комнату открылась, и я мгновенно вскочил на ноги. Вошли Леппринсе, сиделка и пожилой, тучный, лысый мужчина, тщательно выбритый и благоухающий кремом для лица. Леппринсе представил мне его как доктора Рамиреса.
— Он пришел узнать о здоровье Марии Кораль.
Доктор Рамирес широко улыбнулся мне.
— За девушку не беспокойтесь. У нее крепкий организм, она быстро поправится. Есть, конечно, небольшая слабость, но она скоро пройдет. А теперь, если не возражаете, оставьте нас. Я дам ей успокоительного, пусть поспит. Ей нужен покой и хорошая еда: лучшее средство от всех болезней в мире.
Леппринсе и я покинули отель. Дождь прекратился, но небо все еще хмурилось, а воздух был насыщен влагой.
— Скоро кончатся дожди и наступит весна, — сказал Леппринсе. — Ты обратил внимание на деревья? Они вот-вот распустятся.
Кортабаньес подошел к Леппринсе, и они уединились в библиотеке. Адвокат пребывал в отличном расположении духа, чего никак нельзя было сказать о французе.
— Я только что разговаривал с одним избирателем, — начал Кортабаньес, — человеком весьма влиятельным. Он владелец крупного филателистического магазина. Кажется, его зовут Касабоной.
— Представления о нем не имею.
— Но ведь он один из твоих гостей?
— Здесь девяносто процентов из ста мне совершенно незнакомы, и, думаю, они меня тоже не знают, — ответил Леппринсе.
— Но этот знает, и притом хорошо… Он спрашивал у меня, когда ты станешь алькальдом, чтобы обратиться к тебе с какой-то просьбой.
— Алькальдом? Как быстро разносятся слухи. И что же ты ему ответил?
— Ничего определенного. Но убедил его в том, что ты купишь у него в магазине марки. Избирателей
Леппринсе прервал адвоката нетерпеливым жестом.
— Ты в последние дни разговаривал с Пере Парельсом?
— Нет. А что-нибудь случилось?
— Он только что докучал мне насчет этой истории с акциями, — проворчал Леппринсе.
Камердинер открыл дверь библиотеки и застыл на пороге. Леппринсе метнул в него злобный взгляд.
— Прошу прощения, но сеньора спрашивает, не пора ли приглашать гостей к столу.
— Скажите, пусть приглашают, и не мешай мне, — распорядился Леппринсе, а затем, обращаясь к адвокату, спросил: — Кто бы мог рассказать ему об этом?
— Кому? Пере Парельсу? Во всяком случае, не я.
— И не я, — тупо повторил за ним Леппринсе. — Но от кого-то он узнал, стало быть, слухи просочились.
Кортабаньес поправил галстук и вытянул потертые манжеты рубашки.
— Что будем с ним делать? — невозмутимо спросил адвокат.
— Оставь этот тон, Кортабаньес, — огрызнулся Леппринсе.
Кортабаньес улыбнулся.
— Какой тон, дружок?
— Ради бога, не прикидывайся дурачком. Мы оба погрязли во всем этом по уши. Теперь ты не можешь отступиться.
— Кто говорит о том, чтобы отступаться? Ну, ну, успокойся. Ничего особенного не произошло. Посуди сам. Что, собственно, случилось? До Парельса дошли какие-то слухи. До Касабоны, филателиста, — дошли другие. И что же? И ты не алькальд, и акции предприятия Савольты не обесценились. Обыкновенные сплетни, только и всего.
— Пере Парельс предоставил кредит. Он в ярости.
— Отойдет. Что еще ему остается?
— Он может причинить нам большие неприятности, если захочет.
— Если захочет, конечно. Но он этого не захочет. Он стар, одинок. После смерти Савольты и Клаудедеу он потерял силу. Осталась одна видимость, поверь мне. Нам выгодно иметь его при себе. Он престижен, пользуется влиянием. Он… как бы это тебе сказать?.. Традиция, Лисео, Богородица Монсеррата [24] .
24
Монсеррат — скалистые горы в Андалузии, Здесь находилось знаменитое бенедиктинское аббатство (ныне остались развалины), в котором жил основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола (1491–1556).
Леппринсе то закидывал ногу на ногу, то опускал ее, то сплетал пальцы, не сводя пристального взгляда с адвоката.
— Ну хорошо, я успокоился, — наконец произнес он, глубоко вздохнув. — Но как быть дальше?
— Что ты сказал ему в ответ на его выпад?
— Что он — дурак и чтобы катился ко всем чертям. Да, да, я знаю, что поступил не дипломатично, но сказанного не воротишь.
— Ты слишком погорячился, — ответил ему Кортабаньес добродушно. — Ты не дорожишь тем, что имеешь. Подумай, ведь ты — общественный деятель, ты не можешь позволять себе ругаться всякий раз, когда что-то или кто-то выводит тебя из равновесия. Хладнокровие, дружок. Ты богат, не забывай того. И обязан быть сдержанным. Рассудительным. Никогда ни на кого не нападай, пусть на тебя нападают. Ты должен только защищаться, мало того, ты должен внушить всем, что неуязвим.