Правда о Григории Распутине

Боханов Александр Николаевич

Распутинская история раскрывает предреволюционный общественный психоз во всей его красе. Разговоры «о слабоволии Царя», о его «полном подчинении Царице», которая, в свою очередь, «закабалена Гришкой», действующим «в угоду врагов России», — все эти вердикты-эпитафии не о Царе говорили. Сам факт их распространения в чиновно-дворянской среде являлся красноречивым показателем «эрозии монархизма», которая в конечном счете и стала одной из первопричин крушения всей Самодержавной системы.

Распутин, которого Царь и Царица видели другом Своего дома, постепенно помимо своей воли становился политическим фактором. Его этим качеством наделяли светские «львы» и

«львицы», как и клевреты партийных течений различного толка, записные борцы «за благо России» из стен Государственной думы.

Революция 1905 года завершилась, страсти начали затихать, но сольные партии «спасителей отечества» так манили, некоторые с ними уже свыклись. «Лидерам общественности» находиться «в простое» было нестерпимо, политика малых шагов утомляла, требовался выигрышный антураж. Тема о «тлетворных влияниях» его предоставляла.

Раздувание «распутинского чада» совпало по времени, с одной стороны, с охлаждением и разрывом близких отношений Царской Четы и двух черногорских сестер — Великих княгинь Милицы Николаевны и Анастасии Николаевны. «Черные женщины» не могли смириться с такой немилостью. Монолитная и энергичная великокняжеская группа во главе с «доктором алхимии» (такой диплом имела «первая интеллектуалка» династии Милица Николаевна) развернула войну компромата против Царицы, исторгнувшей их из круга избранных, из числа «первых подруг».

Никаких компрометирующих «документов» у неистовых сестриц, «черных женщин», как их называла Александра Фёдоровна, в распоряжении не было. Они могли лишь «уронить замечание», «ненароком обмолвиться», «выразить удивление». Делали княгини это со знанием дела. Их салонные реплики, с недоуменным выражением лица и вздернутыми бровями, касались одной темы — «странного поведения Императрицы», общавшейся с каким-то «грязным мужиком». Ничего больше не говорили, своих личных «показаний» о встречах с этим «мужиком» не приводили, но и того хватало. В высшем свете любили и умели разгадывать «дворцовые головоломки».

Развитию интереса в столичном обществе к загадочной фигуре способствовала серия церковных и светских скандалов, которые оказались в фокусе внимания как раз накануне мировой войны. За всем этим гурманы-знатоки «политической кухни» увидели некую «интригу темных сил». Фигура Распутина очень удачно вписывалась в живописный образ «закулисных влияний».

В начале 1912 года имя Распутина было впервые произнесено с трибуны Государственной думы, еще раньше эту тему стали «раскручивать» некоторые газеты. «Тайные пружины в политике» — вечно живой сюжет журналистики. Это почти всегда сенсация, а для автора — непременно громкое имя и повышенный гонорар. В этом отношении распутинский сюжет развивался в соответствии с традиционными приемами «охотников за сенсациями».

Внешность сибирского крестьянина была достаточно колоритной, и любое его публичное появление привлекало внимание. Вот каким увидела его, например, одна молодая столичная дама. «Распутина я увидела сразу, по рассказам я имела представление о нем. Он был в белой вышитой рубашке навыпуск. Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сидящими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как-то не по себе делается».

Портрет Распутина в изложении писательницы Н. А. Тэффи представлен более «художественно». «Был он в черном суконном русском кафтане, в высоких сапогах, беспокойно вертелся, ёрзал на стуле, пересаживался, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый,

с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто втянутым в длинно-длинный мясистый нос. Он шмыгал блестящими глазами, колючими, близко притиснутыми друг к другу глазами из-за нависших прядей масленых волос. Кажется, серые были у него глаза. Они так блестели, что цвет нельзя было разобрать. Беспокойные. Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня?».

Приведем еще портрет-зарисовку, оставленную французским послом в Петербурге Морисом Палеологом, встретившим Распутина в доме княгини Палей. «Темные, длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода; высокий лоб, широкий, выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняного-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».

При очевидных разночтениях в приведенных текстах, одна черта облика поражала всех: глаза, неизменно притягивающие внимание. Вот что в этой связи написал знаток сектантства, историк и этнограф, а после 1917 года — известный деятель советского правительства В. Д. Бонч-Бруевич:

«Мое внимание прежде всего привлекли его глаза, смотревшие сосредоточенно и прямо, и все время игравшие каким-то фосфорическим светом. Он все время точно прощупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся взглядом неотступно в кого-либо, в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и все почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался: „Что это я“, смущался и торопливо старался перевести разговор. Я заметил, что именно это упорное смотрение производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет».

В последние годы Монархии интерес к Распутину был огромный, что во многом объяснялось таинственно-скандальным ореолом, окружавшим этого человека. Оказавшись желанным гостем в шикарных столичных апартаментах, получив доступ к жизни, о которой он совсем еще недавно даже не подозревал, сибирский проповедник какое-то время держался.

Общение с Царями пьянило крестьянскую натуру. Распутин стал мнить себя всемогущим, любил произвести впечатление рассказами о своем влиянии, и эти его застольные повествования (а во многих случаях россказни) передавались из уст в уста. Общественное мнение, осуждая Императрицу за ее веру в этого человека, само стало жертвой распутинского воздействия, безропотно принимая слово за дело.

Товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий, близко наблюдавший Г. Е. Распутина, много раз встречавшийся с ним, отмечал такую характерную черту его, как «чувство какой-то болезненной чуткости в проявлении к нему знаков внимания со стороны того общества, в среде которого он находился, желание его быть все время центром общего к нему интереса».

Подобную особенность, проявившуюся в поведении Распутина в последние два-три года жизни, подтверждают и другие источники. Вероятно он, как это бессчетное количество раз случалось и с другими, не смог выдержать труднейшего испытания «медными трубами», т. е. славой, или точнее говоря, популярностью.