Правда смертного часа. Посмертная судьба

Перевозчиков Валерий Кузьмич

9 мая — сборы в Париж, в этот же день Высоцкий заезжает к В. Баранчикову: «В самый последний раз Володя был у нас 9 мая

1980года… (Баранчиков жил тогда на Бауманской, рядом Елоховская церковь. — В. П.) Сидели на кухне, окна были открыты. Володя запел «Купола»… И тут зазвонили в Елоховской. Это было нечто…»

10 мая — ранним утром Высоцкий вылетает в Париж. У В. В. договор с «Аэрофлотом» о том, что он будет рекламировать советские авиалинии за рубежом, поэтому он платит за билеты половину стоимости.

И. Шевцов: «В день отъезда я его провожал. Были Валера Янклович

и Оксана. Было очень рано, часов шесть утра. Я знал, что потом будут гастроли в Польше. Потолкались у парадного… Какие-то разговоры, — у меня было то же самое:

— Как будем дальше действовать? (О фильме «Зеленый фургон».)

В аэропорт я не поехал».

В. Шехтман: «…Мне кажется, ему снова не хотелось лететь в Париж. Он же опоздал в Шереметьево!

— Ну, все — опоздали.

Но рейс задержали, и Володя улетел».

Б. Немчик: «Володя позвонил Марине, что встречать его не надо, он доедет сам… А на другой день Марина звонит в Москву:

— Где Володя? Он не прилетел! Я не знаю, где он!»

Марина Влади: «…Мое беспокойство, когда ты не приехал в назначенный день, бесполезные звонки, ожидание, бессилие, твое исчезновение между Парижем и Москвой и — однажды ночью — звонок моей подруги. Ты уже несколько часов в Париже — в одном из русских ресторанов, — и дело плохо, надо ехать за тобой. Я бужу Петю (средний сын Марины Влади. — В.П.), — мне нужна помощь. Мы находим тебя на банкетке, обитой красным плюшем, в самом темном углу. С тобой гитара и чемодан, ты похож на отставшего от поезда пассажира».

М. Шемякин: «…Был жуткий запой, его напоили свои же доброхоты: Высоцкий едет с нами! Ну как не выпить с Высоцким! — на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете. <…> Володька попал в сумасшедший дом».

11 мая. Марина Влади: «Наш добрый доктор Поль Онигман не может ничего сделать — тебя нужно класть в больницу. В коридоре доктор Дюгарен смотрит на меня и спрашивает:

— На этот раз кто это?

— Мой муж.

— Бедняжка.

В этом же коридоре несколько лет назад находился мой старший сын».

Речь идет о клинике Шарантон под Парижем. Именно эту специализированную клинику описывает Высоцкий в «парижском дневнике» 1975 года, когда они с Мариной навещали ее старшего сына— Игоря: «Поехали в больницу. Похоже на наши дурдома, только вот почище, и все обитатели — вроде действительно больные. Ко мне разбежался кретин в щетине и потребовал закурить. Я дал».

Шемякину Шарантон представляется громадным мрачным зданием с железными дверями, железными лестницами и маленькими окнами.

«Бывают странные сближенья…» В трехтомнике Шемякина, в примечаниях читаем: «В 1968 году после протеста Питера Вайса против советского вторжения в Чехословакию не была поставлена его пьеса «Марат-Сад» («Преследование и убийство Жана-Поля Марата, представленное труппой дома умалишенных в Шарантоне под руководством маркиза де Сада»), Высоцкий ничего не забывал — на капустнике к восьмилетию Театра на Таганке он спел:

Удивлю сегодня вас Вот такою штукою: Прогрессивный

Питер Вайс Оказался сукою. * * * Этот ветер — мимо сада, А в саду растут дубы. Пусть его «Марата-Сада» Ставят «Белые Столбы».

На станции Белые Столбы в Подмосковье расположена одна из самых известных и больших психиатрических больниц…

13 или 14 мая. В. Янклович: «Марина приехала за Володей в «Распутин», потом положила в госпиталь. Позвонила мне, сказала, что в Польшу он приехать не сможет.

В театре я сказал об этом Дупаку. А коллектив должен был на следующий день выезжать в Польшу. В коридоре стояли артисты, я увидел Пыльнову, Жукову, Додину… Одна из актрис говорит:

— Знаем мы, как Высоцкий болен… Он там на фестиваль в Каннах поехал с Мариной. А нас потом никуда из-за него пускать не будут.

Я сказал им:

— Вы, наверное, забыли, что вас еще потому и приглашают за рубеж, что в театре есть Высоцкий…

А ведь тогда Володя чуть ли не умирал в Париже. Они как бы отказывали ему в праве на болезнь… Так что на совести у труппы кое-что есть…»

На совести у труппы — не только полное непонимание Высоцкого, но и активная — черная зависть… Не у всех, конечно, но…

Н. Л. Дупак: «Вот расскажу вам, опять кто-нибудь обидится… Актеры… Да они же угробили его завистью. Все эти Петровы, Сидоровы, Ивановы…

— Мы — черная кость, а он — белая!»

Ю. П. Любимов во время работы над спектаклем «Владимир Высоцкий» собрал друзей В. В. и сказал им: «Вы же понимаете, как трудно сделать спектакль с людьми, которые Владимира не любили».

Конечно, Высоцкий знал об этом… Вначале взрывался, возмущался, а в последние годы отвечал почти полным равнодушием…

В. Шехтман: «Я спросил у него:

— Володя, ты не жалеешь, что ушел из театра?

— Нет. Здесь (он показал на сердце) ничего не осталось».

В. Баранчиков: «Володя говорил (о театре и об актерах. — В. П.):

— Было время, когда мы друг друга посылали… И это было ближе к истине. А теперь… Все абсолютно чужие…»

С 11 по 21 мая Высоцкий лечится в специальной клинике Шарантон. Вероятно, у французских врачей более эффективные методы — через несколько дней В.В. начинает работать. Фломастером на линованной бумаге написаны несколько стихотворений:

«Алфавит» (Общаюсь с тишиной я…)

«Неужто здесь сошелся клином свет…»

«Жан, Жак, Гийом…»

«Мог бы быть я при теще, при тесте…»

«В стае диких гусей был второй…»

«Как зайдешь в бистро-столовку…»

По воспоминаниям Михаила Шемякина, Высоцкий в клинике Шарантон был в пунцовой (малиновой?) байковой пижаме, а в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» есть такое четверостишье:

Жизнь — алфавит я где-то Уже в «це-че-ше-ще». Уйду я в это лето В малиновом плаще.