Правда в глазах смотрящего

Проскурин Вадим Геннадьевич

– Какой еще смертный грех?

– Грех самоубийства. Если оно совершено по настоянию другого лица, грех падает на это лицо.

Лена еще раз поморщилась.

– Это нам не подходит, - заявила она, - я сейчас вообще не могу грешить, а тем более так по крупному. Боюсь, мне придется тебя убить.

– Приступай.

Лена погрузилась в задумчивость, которая длилась примерно минуту.

– А как это сделать?
– наконец спросила она.
– Осиновый кол в сердце?

– Не знаю, - честно ответил я.
– Я был вампиром, так что это вполне может подействовать,

во всех народных сказках говорится, что осина для вампиров губительна. Но, с другой стороны, есть мнение, что свойство осины высасывать энергию из живых и мертвых - просто суеверие, возникшее из того, что осиновые дрова плохо горят. В общем, попробуй, может, что-нибудь и получится, а если не получится, попробуешь что-нибудь другое.

Лена задумчиво пошевелила губами.

– А если тебя расчленить?
– спросила она.

Я пожал плечами.

– Точно не знаю, но подозреваю, что ничего не получится. Вот Зина, когда ей в прошлый раз сильно досталось, сама расчленилась, превратилась в стаю летучих мышей и улетела от погони по частям. Лучше уж осиновый кол. Кстати, ты не знаешь, какая осина нужна для кола - живая или из забора тоже пойдет? И еще, к этому колу обязательно приделывать перекладину, чтобы он был на крест похож?

– Понятия не имею. А ты хоть знаешь, как вообще осина выглядит?

– Ну... дерево, как дерево. Растет у воды. Горит плохо.

– А если вампира каким-то другим колом ударить, не осиновым, что будет?

– Думаю, ничего. Иначе в книгах не писали бы с таким упорством, что кол должен быть осиновым.

– Мда... а если ты из окна выпадешь, ты разобьешься?

– Разбиться-то разобьюсь, но потом регенерируюсь. Вот если ты потом выйдешь на улицу с совочком, да раскидаешь мои останки подальше друг от друга...

– Гадости говоришь! А если тебя, скажем, повесить?

– Буду висеть, пока не снимут.

– А если сжечь?

– Должен сгореть.

– Тогда мы тебя сожжем.

– Давай.

– Пошли.

– Куда?

– В лес, куда же еще.

7.

Чем дальше в лес, тем больше наше путешествие походило на дурацкую черную комедию вроде "Семейки Адамсов". Лена совершенно не хотела меня убивать, ее прямо-таки колбасило при мысли о том, что ей предстоит сделать. И еще сыграли свою роль мои слова насчет готовности принять грех на себя. Интересно, мой экспромт отвечает действительности? Нет, об этом нельзя думать! А то еще подслушает...

В отношении места моей казни Лена не придумала ничего умнее, чем направиться в лесопарк по соседству, где мамы прогуливают детей, а физкультурники катаются на лыжах. Это довольно большой лесопарк, и если отойти подальше, он становится похожим на нормальный лес, но отойти подальше не так-то просто, потому что на дворе зима, все завалено снегом, а лыж нет. Кроме того, Лена не озаботилась тем, чтобы взять топор, а это значит, что добывать дрова придется неизвестно как, ведь из одного только хвороста большой костер не сложишь, да и хвороста голыми руками много не наломаешь. В общем, шоу ожидается знатное.

Минут двадцать мы целеустремленно углублялись в лесные

дебри, в какой-то момент мне стало казаться, что вот она и есть непролазная чащоба, в которой можно сжечь человека живьем и никто ничего не заметит, но еловые стволы внезапно расступились, а за ними обнаружилась благоустроенная детская площадка. Мы прошли лес насквозь.

Лена вопросительно взглянула на меня, я немедленно состроил блаженно-непроницаемое лицо и постарался показать всем видом, что покорно жду дальнейших распоряжений. Лена тяжело опустилась на засыпанное снегом бревно и глухо застонала, закрыв лицо руками. Я аккуратно пристроился рядом.

– Я не смогу, - сказала Лена, - просто не смогу. Я не убийца, я должна нести в мир добро, я не могу убить даже такого закоренелого грешника, как ты.

– Ты должна, - сказал я.
– Тебе приказал хозяин, его нельзя ослушаться.

– А толку-то? Я все равно не смогу это сделать.

– Осмелишься проигнорировать приказ?

– А что мне еще остается?

– Пройти испытание. Собрать волю в кулак и выполнить предначертанное. Думаешь, Исааку было легко, когда он приносил в жертву собственную жену?

Лена посмотрела на меня, как на идиота.

– Не Исаак, а Авраам, - сказала она, - и не жену, а сына.

– Какая разница? Думаешь, принести в жертву сына легче, чем жену?

– Я не Авраам, - заявила Лена, - я не справлюсь.

– Дело твое, - я пожал плечами, - я думал, ты более... как бы это сказать...

– Более жестокая?

– Более целеустремленная.

Лена вздохнула.

– Хотела бы я быть более целеустремленной, - сказала она, - но не могу.

– А если поверить в себя?

– Думаешь, я не пыталась? Пока мы сюда шли, я все время убеждала себя, что приказ господа должен быть выполнен любыми средствами, что это моя святая обязанность, что великая цель оправдывает средства, но... я даже топор не взяла.

– Я заметил.

– Мог бы напомнить.

– Это была бы уже комедия какая-то, тебе приказали меня убить, а я тебе подсказываю, как это лучше сделать. Думаешь, мне легко идти с тобой и не сопротивляться?

– Думаю, легко. Потому что ты с самого начала знал, что я не смогу.

– Я только предполагал, предполагать и знать - разные вещи. А сейчас я уже не знаю, как ко всему этому относиться. Знаешь, как меня достала вся эта история? Может, ты меня все-таки прибьешь как-нибудь? Когда кончаешь жизнь в ранге праведника, в этом есть и свои плюсы, не нужно, например, думать о том, как жить дальше.

– Ты никогда не станешь праведником.

– Почему? Я покаялся, я передал себя в руки господа, что еще нужно? Раздать бедным все состояние? Так мне нечего раздавать, чеченцы взорвали мой дом, у меня осталось только то, что на мне. Долго молиться и совершать всякие подвиги вроде стояния на столбе? Если это действительно нужно, я могу это сделать, но я всегда считал, что главное свершается внутри, что покаяние не требует обрядов, я решил, что отрекаюсь от Сатаны и передаю себя богу, и, приняв решение, я тем самым совершил покаяние и отречение. Я неправ?