Правда выше солнца
Шрифт:
Короче говоря, в Тиррении едва ли не каждый день кого-нибудь прилюдно убивали.
А потом шли в храмы и припадали к алтарям.
Красота.
Кадмил прибыл в порт Вареума с рассветом. Снял комнатушку на постоялом дворе. В углу комнаты, под здоровенным сундуком, выломал из пола пару досок, спрятал отобранный у Нерея ксифос и мешочки с афинскими совами. Затем навестил рыночные ряды – следовало позаботиться о том, чтобы его повсюду принимали за тиррена. Повезло: удалось быстро разыскать лавку торговца тканями и купить роскошную ярко-зелёную тогу. Тут же, в лавке, сноровистая рабыня запеленала
А потом начались поиски.
Казалось бы, чего проще – найти в порту торговое судно? Разбойник Нерей перед смертью умудрился вспомнить название: «Саламиния», торговый шестнадцативесельный лемб, который регулярно возил рабов из Эллады в Тиррению, возвращаясь с грузом дерева, лошадей или чего ещё удавалось взять. Шестнадцать вёсел – значит, лемб серьёзный, большой, полсотни локтей в длину. Его, наверное, видно издалека. Да что там – любой портовый оборванец знает, где какой корабль пришвартован! Стоит позвенеть мелкими монетками в горсти, и тебе всё покажут, а заплатишь побольше – так и проведут.
В действительности вышло иначе. Порт Вареума был огромным, больше Пирея, больше, кажется, самих Афин. Кадмил добрых три часа слонялся по пристаням, всматриваясь в полустёртые надписи на смолёных, крашеных, обитых свинцом или обросших ракушками бортах. Оборванцы, на которых он возлагал такие надежды, требовали денег вперёд, а, получив монету, либо бросались наутёк, либо тыкали пальцем в случайном направлении и божились, что искомая «Саламиния» стоит на якоре у соседнего причала. Где, разумеется, никакой «Саламинии» не оказывалось. Зато было полно других судов – лембов, келетов, керкуров, тирренских корбитов, лапидариев и прочих посудин. Лес мачт, частоколы вёсел, провяленные на солнце свёртки парусов.
«Опоздал, – думал Кадмил. – Опоздал… И для чего все эти скитания, мучения, двухнедельный морской переход? Чтобы снова стать верным слугой Локсия? Пусть летучим, невидимым, владеющим «золотой речью», но – слугой…»
Впрочем, была ещё Мелита. Если всё получится, как задумано, Локсий исполнит обещание и обратит их обоих. А это уже совсем другое дело.
И будущий ребёнок. Кадмил всё чаще ловил себя на том, что воображает: каким родится дитя? Почему-то хотелось надеяться, что это будет сын. Должно быть, всему виной было человеческое тело; пока Кадмил оставался богом, его редко занимали подобные думы. Теперь же что-то изменилось. По десятку раз на дню он обращался умом к тому нерождённому, непознанному, что вызревало в чреве Мелиты. Странное будоражащее тепло разливалось в жилах, когда Кадмил думал о младенце. Да, это, верно, человеческая суть; люди, чей век короток, а радости – просты, только и помышляют, что о размножении.
И ещё стоило продолжать поиски, чтобы помочь Акриону.
Нехорошо вышло с этим парнем, как ни посмотри.
И Сопротивление, не стоило забывать о Сопротивлении! Может быть, даже здесь, в Вареуме люди практикуют алитею. Может быть, когда Эвника окажется в лабораторных застенках, и Локсий обрушит на неё всю мощь ужасающих иллюзий, то мы, наконец, узнаем,
«Слава палача, – мрачно думал Кадмил, вышагивая по причалу. – Слава ищейки и соглядатая. Слава того, кто попрал надежду этих бедолаг… Смерть на меня, какая чушь лезет в голову».
«Саламиния» нашлась, как назло, в самом дальнем углу порта. Обычное с виду судно: чёрные от смолы бока, одинокий столб мачты. На носу красовались нарисованные глаза – для защиты от злых сил, ну и просто, чтобы корабль видел, куда ему плыть.
С причала на палубу был перекинут трап.
Кадмил взошёл на борт. Тент, которому надлежало вздыматься туго натянутой крышей, безжизненно обвис, точно стираный хитон на верёвке. Лавируя между тяжёлыми складками вылинявшей ткани, Кадмил вышел к корме. Здесь обнаружились два человека.
Первый был рабом. Загорелый до кирпичного цвета, одетый лишь в набедренную повязку, он возил по палубе губкой, изредка обмакивая её в наполненный грязной водой глиняный горшок. Когда раб, не вставая, переползал на новое место, чтобы продолжить свой сомнительной пользы труд, слышалось звяканье: ноги были в кандалах. От кандалов к мачте тянулась цепь. Длины её хватало, чтобы позволить узнику перемещаться по палубе, но не доставало, чтобы броситься за борт и утопиться. С первого взгляда становилось ясно, что этот человек последний раз ел досыта несколько лет тому назад.
Второй сидел на складном стуле под тентом, вытянув ноги и лениво расчесывая пятернёй длинную курчавую бороду. Судя по золотым перстням и гиматию из тонкой шерсти, это был капитан судна. На покатом животе бородача балансировала миска с виноградом, рядом со стулом примостился винный кувшин.
– Радуйся, почтенный мореход, – произнёс Кадмил, подходя. – Это твой лемб?
Бородач не обратил на Кадмила ровно никакого внимания, а только крикнул рабу:
– Вон там, у борта пятно осталось! Ещё раз пропустишь – заново всю палубу заставлю драить!
Раб, не поднимая головы, пополз на четвереньках к борту. Бородач закинул в рот горсть винограда и, жуя, буркнул невнятно:
– Ну, чего?
– Ты капитан этого судна? – терпеливо спросил Кадмил.
– Я – кивернет, помощник. Капитан – в отлучке, на берегу.
– Где именно на берегу? – Кадмил твёрдо решил, что не выйдет из себя. По крайней мере, пока не узнает, где искать Акриона.
– А Пифон его знает, пошёл куда-то пьянствовать. Поищи в портовых борделях, авось найдёшь.
– Как он выглядит?
Кивернет почесал брюхо и со смаком выпустил ветры.
– Выглядит-то капитан наш хорошо, – проворчал он, – а тебе зачем?
– Ищу раба, которого вы везли из Афин в Вареум пару месяцев назад. Это мой родич, хочу выкупить.
– Ба! – Бородач соизволил обратить взор на Кадмила. – Так ты чего, наш, что ли?
– Да, я эллин, – сказал Кадмил. – Что, не похож?
– Похож, вроде… А чего вырядился, как какой-то местный хер?
– «Среди тирренов будь как тиррен», – сдержанно процитировал Кадмил старую пословицу.