Правдивая история Лилли Стьюбек
Шрифт:
— Хорошо, — проговорил отец. — Как ты думаешь, почему она так поступила?!
Я и сам настрадался от Поли, поэтому мне было что рассказать о нем, и на предварительном судебном заседании отец избрал наступательную тактику защиты. В ответ на каждое обвинение, выдвигавшееся против Лилли, он приводил примеры того, как Поли запугивал детей, и требовал обуздать хулигана во избежание новых инцидентов.
В конце концов Лилли освободили, отдав на поруки с испытательным сроком в один год, а мистеру Хаулэнду посоветовали строже смотреть за сыном. Ни Мэтти, ни миссис Стьюбек не пришли на заседание, за что мой отец порицал их, хотя в глубине души
— Этой девочке на роду написано угодить за решетку, — сказал он и велел моей сестре, брату Тому и мне держаться подальше от Стьюбеков. — Они вечно будут попадать во всякие истории.
Тогда еще трудно было предположить, что судьба сведет нас с кем-нибудь из Стьюбеков, но неожиданно мне довелось побывать в доме на Мысу. Однажды субботним утром часов в шесть я переправился через реку неподалеку от жилища Стьюбеков и стал ловить рыбу в своей излюбленной заводи. Около восьми напротив меня устроилась Лилли, у нее были две лески с крючками (наверняка краденые), намотанные на дощечку, и жестянка с червями. Лилли приносила больше рыбы, чем отец и братья, потому что лучше знала реку, но к обеду поймала лишь одного окуня, а я — десять.
— Почему у тебя клюет, а у меня нет? — удивленно спросила Лилли; она обогнула заводь и подошла ко мне.
— Просто везет, — ответил я небрежно.
— Покажи, что ты делаешь? — не отставала она.
Я показал, как насаживаю приманку на крючок и куда закидываю удочку, но Лилли заявила, что делает то же самое, а рыба не ловится.
— Я же тебе говорю, мне просто везет, — раздраженно повторил я. — Ну, я пошел домой, а ты можешь ловить вдесь, если хочешь.
— Уже поздно, — погрустнела Лилли. — Мать просила принести рыбы к обеду.
Для меня посидеть на берегу с удочкой было развлечением, но я понимал, что Лилли относилась к этому занятию всерьез. Она ловила рыбу, чтобы накормить семью.
— Бери моих окуней, — опрометчиво предложил я.
— А ты много поймал? — поинтересовалась Лилли.
— Десять штук.
— Хватит, — кивнула она, и когда мы проходили мимо ее дома, Лилли спросила, не хочу ли я поесть рыбы.
— Ты что, приглашаешь меня в гости?
— Рыба-то твоя, — рассудительно проговорила Лилли, и я не понял — то ли по законам Стьюбеков я имел право на место за их столом, то ли девочка отнеслась ко мне необычайно дружелюбно, потому что ей помог мой отец, то ли пригласила меня к себе в дом, который никто не посещал, так как просто мне доверяла. Я помнил о том, что отец запретил нам дружить со Стьюбеками, но в то же время знал — Лилли не понравится, если я откажусь от ее приглашения. Поэтому я робко попытался от него уклониться.
— А тебе не попадет от матери? — спросил я Лилли.
— Я скажу, что ты хотел сам приготовить рыбу, а мы избавим тебя от возни, — ответила она.
Я и впрямь часто пропадал на реке по субботам и питался наловленной рыбой. Но, честно говоря, дело было в другом: мне просто не терпелось узнать, что творилось в их таинственном доме.
— Ладно, — неосторожно согласился я.
— Побудь здесь, — попросила Лилли и, выхватив
— Ну и дурак же ты, Кит, раз думаешь, будто накормишь нас десятком рыбешек, — проговорил он.
Я ответил, что так решила Лилли.
— Тогда пусть отдаст свою долю тебе, ничего — переживет, — предложил Джорди.
В тот раз я накрепко усвоил, что за любопытство приходится дорого платить. Мне пришлось отведать отвратительной стряпни, до сих пор помню ее вкус; после обеда у Стьюбеков я уже совсем по-другому взглянул на свое безмятежное детство и наше семейное благополучие.
Семья Стьюбеков, все одиннадцать человек, уселась вокруг большого стола, который был сбит из дверей, положенных на козлы в прокопченной кухне (мне удалось увидеть только ее). Стены повсюду были в сальных пятнах, каких-то потеках и чернильных каракулях. Неровную поверхность стола закрывали газеты, заляпанные жиром, все в черных кружках от закопченных кастрюль. Тарелки у Стьюбеков были самые разные — эмалированные, алюминиевые, фарфоровые с обитыми краями. Мне досталась глубокая фарфоровая тарелка, треснувшая и не отмытая от застывшего жира. У каждого была ложка и нож, но о вилках в этом доме не имели понятия; посредине стола торчала засиженная мухами бутылка томатного соуса, детям ее трогать не позволяли. Меня устроили рядом с Лилли на старенькой банкетке — из ее сиденья повыдергивали набивку; Лилли успела снять видавшее виды ситцевое платьице и была в одних хлопчатобумажных трусиках, еще не высохших после купания и грязных. В ее плечо вцепился трехпалый Джекки, который уже начал понемногу ходить.
Скоро я понял: как ни сплотила Стьюбеков совместная жизнь, как ни объединяли их поиски пищи (которые я никогда не осуждал) и дружные родительские наставления Мэтти и миссис Стьюбек, все дети, кроме, пожалуй, Лилли и Джекки, оставались друг для друга чужими. Они вели себя, словно тигрята в логове. Дочери и мать больше молчали, но каждый из Стьюбеков отстаивал свои особые права: они спорили не только о том, кому где сидеть, но и о том, кто из какой тарелки будет есть, кому можно говорить, а кто должен помалкивать. Даже старшие дети беспрестанно колотили, щипали, кусали и толкали друг друга. Это было своего рода ритуалом перед едой, и Лилли ожесточенно молотила кулаками и толкалась, наверное, даже больше других. Но все притихли, когда одна из девочек поставила на стол эмалированную миску с ломтями хлеба, а миссис Стьюбек подала рыбу.
Миссис Стьюбек сварила в кастрюле с пахтой десять моих окуней и окуня, пойманного Лилли. Мне достались две головы и желтая молочная жижа, в которой плавала луковица, от варева шел такой отвратительный запах, что я вынужден был дышать через рот.
— Сунь хлеб в суп, — посоветовала Лилли.
Она схватила кусок хлеба и бросила в мою тарелку.
— Давай ешь, — подгоняла она.
Оказавшись жертвой своего любопытства, я заталкивал ложку в рот с уверенностью, что больше не смогу проглотить ни капли. С грехом пополам я покончил с ухой, но миссис Стьюбек швырнула в мою тарелку еще одну отвратительную разваренную луковицу, которую я все же поспешно запихнул в рот, чтобы скорее разделаться с едой. Обед закончился чаем. Мне досталась фарфоровая чашка без ручки, чай был слишком горячий и отдавал протухшей бараниной и прогорклым маслом.