Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

Сорель Шарль

Она млеет от восторга, испытывая бог весть какое чудесное блаженство. Затем, заметив, что Франсион от нее отстранился, она спрашивает его:

— Как? Уже кончено? Да ведь вы только что начали.

— Я же говорил вам, душечка, что вы не поскучаете и захотите, чтоб эта мелодия звучала вечно.

— Что верно, то верно, — ответила девчурка, — ваша музыка такая ласковая, что не производит почти никакого шума: честное слово, это — настоящее чудо; ее не слышишь, а чувствуешь. Нельзя ли нам повторить?

— Ах, милочка, — возразил он, — все прекрасные вещи редки и трудно досягаемы; они повторяются не часто, а эта реже других. Но скажите: вы, значит, признаете, что чувствовали большое удовольствие от моих манипуляций?

— У меня не насморк, чтоб

этого не почуять, — сказала брюнетка, — я не отрекаюсь от своих слов.

Спустя несколько времени после этого забавного разговора возобновили они бесподобную музыку, каковая и на сей раз звучала не менее приятно, нежели в первый.

С тех пор брюнетка постоянно навещала своего музыканта, как только ей удавалось ускользнуть от отца; но была она так словоохотлива, что выболтала свой секрет одной подружке, каковая, желая принять участие в сем удовольствии, пришла вместе с ней к нашему пастуху в Пещеру Ив. Брюнетка обратилась к Франсиону с ходатайством за приятельницу, но он сперва отнекивался и пожурил ее основательно за то, что не соблюла она тайны, которую обещалась хранить. Тем не менее он смягчился и сказал, что готов удовольствовать подружку, если брюнетка обязуется не приставать к нему в течение всего дня, чтоб доставил он и ей то же развлечение. Та согласилась отказаться от забавы в пользу другой и тем немало одолжила своего менестреля, который не мог бы в тот же день попотчевать досыта обеих. Итак, подружка осталась с ним и, притворившись сперва, будто не допустит того, что хотел он с ней учинить, поломалась немного, а затем отведала его музыкальных услад. Вернувшись, брюнетка спросила ее, как она себя чувствует и можно ли представить себе большее упоение.

— Право, вы наговорили мне невесть каких чудес, — отвечала та, — а не дали попробовать ничего нового: давно уже один батрак, работавший у отца, научил меня этому. Ваш пастух не совершил ничего такого, чего бы не делали все люди; он не ученее других.

— Так-то так, — возразила брюнетка, — но я предпочитаю, чтоб именно он, а не кто-либо другой из моих знакомых заставлял меня испытывать это удовольствие, ибо он уж очень пригож с лица, и мне было бы противно, если б какой-нибудь из тех пентюхов, которых я знаю, прижался ко мне так, как он, губами к губам.

— Если вы так на это смотрите, то я не возражаю, — заявила подружка, — правда на вашей стороне, и у вас самый искусный музыкант на свете. Но знайте, что музыка его очень опасна, ибо, может статься, месяцев через девять вы поразитесь, услыхав, как из вашего живота выходит совсем другая мелодия; это будет ребенок, и он не перестанет пищать, пока вы не дадите ему пососать грудь, которую так ретиво целовал ваш пастух; вот почему советую вам по возможности воздержаться от дальнейших посещений мелодичной пещеры.

Брюнетка вняла предостережению подруги, но Франсион не терпел недостатка в дичинке. У него были другие клиентки помимо нее, так что его можно было назвать племенным быком этой деревни и всех близлежащих мест. Если попадалась ему девица понесговорчивее прочих, то прибегал он к разным уловкам, чтоб ее покорить.

«Сдается мне, — размышлял он про себя, — что вовсе не важно, какой образ жизни мы ведем, лишь бы он приносил нам удовольствие; при этом безразлично, откуда оно исходит, если только соответствует нашим желаниям. Имею ли я право жаловаться на то, что из дворянина превратился в пастуха, раз на мою долю выпадают величайшие наслаждения? И могу ли сетовать на средства, к коим мне приходится прибегать для выполнения своих намерений, раз я осуществляю их с неизменным успехом?»

Вот как он рассуждал о своей судьбе, и многие сластолюбцы придерживаются тех же мыслей, не помышляя о бедах, могущих произойти от столь дурной жизни. Некоторые, отяжелив девушек, бывают вынуждены жениться на них по суду, или пойти на виселицу, или дать своим жертвам крупную сумму денег, чтоб обвенчать их с другими. Случается также, что родные, желая отомстить за бесчестье, нанесенное их роду, подсылают убийц к коварному соблазнителю.

Франсион

жил среди мелких людишек, не пользовавшихся никакой властью, и к тому же не намеревался остаться у них навсегда; вот почему поступал он весьма дерзко, из чего, однако, не следует, что надлежит пускаться в подобные авантюры; что же касается девиц, позволявших себя так легко обманывать, то доказывали они этим только превеликую свою глупость и простоту. Правда, Франсион был с лица пригожее деревенских парней, но это и должно было внушать им особливые опасения. Тем не менее надо признать, что любви подвластны всякого рода души. Не было такой деревенской бабенки, которая, несмотря на тупость своего ума, не пленилась бы столь же красотой, сколь и вежеством сего славного пастушка. Жена хлебопашца, у коего он жил, также влюбилась в него до зарезу и старалась показать ему это всеми доступными ей способами. Она отпускала его спозаранку на пастбище с пустой котомкой, дабы, воспользовавшись этим, самой отнести ему обед. Ей доставляло удовольствие вырвать у него из рук ломоть, который он надкусил, и доесть его. Она не переставала дурачиться, когда Франсион был подле нее, и поглядывала на него, заливаясь особливым смехом, в коем явственно слышалось: «Я умираю от любви к тебе». Он отлично видел это, но притворялся, будто не догадывается об ее страсти, ибо эта женщина была ему так противна из-за некоторых подмеченных им недостатков, что он не мог бы поцеловать ее без отвращения.

В некий день, желая узнать его намерения, она сказала ему, смеясь:

— Ты, верно, не знаешь, но, как мне передавали, по деревне ходят глухие слухи, будто ты в меня влюблен и мог бы не заниматься пастушеством, ибо смыслишь и в других ремеслах, но что ты держишься за него только для того, чтоб жить здесь.

— Ну и пусть себе болтуны чешут языками, — возразил Франсион, — они только насмешничают; я-то отлично знаю, что все это неправда.

— Что же тут такого невозможного? — спросила она.

— Невозможного тут нет ничего, — отвечал он, — но то, чего мы желаем, не всегда исполняется, даже когда это в нашей власти.

Таким образом, жена хлебопашца очутилась дальше от своей цели, нежели предполагала, а он притворился, будто не замечает ее сверкающих глаз, блестевших от похоти всякий раз, как она думала о бесподобных наслаждениях. На другой день муж ее отправился в путешествие, а потому решила она воспользоваться этой оказией и, пока пастух был на пастбище, припрятала его тюфяк, простыни и одеяло, так что когда он собрался отдохнуть, то застал обиталище свое опустошенным и пошел спросить хозяйку, где она намерена его положить.

— Ах, господи, — сказала она, — я только что отнесла весь скарб на чердак, чтоб его проветрить: придется оставить его там на два-три дня; но если вы обещаете ничего себе не позволять, то я уступлю вам половину своей постели.

Франсион, зная, куда она клонит, отказался от ее предложения и сказал, что переночует в овине на снопах. Убедившись, что первая ее уловка ни к чему не привела, она придумала другую и отнесла обратно его постельные принадлежности. Среди ночи она уселась на стул совершенно голая и принялась стонать и звать своего пастуха. Он спал в соседней каморке, откуда все было отлично слышно, и, захватив свечу, отправился спросить, что с ней случилось.

— Ах, я шла из нужного места, и меня охватила такая слабость, что я не смогла дойти до кровати и принуждена была здесь присесть. Поднимите меня и отнесите на постель: я не в силах переступать ногами.

Она проговорила это с томным видом, запинаясь на каждом слове и склонив голову набок, а потому Франсион подумал, что ей действительно нездоровится. Он поднимает ее так, что она еле касается пола пальцами ног, и, таща ее к постели, отворачивает голову, чтоб не ощущать вони, исходившей, как ему казалось, из всего ее тела. Тут она крепко обнимает его и, вытянув по возможности шею, ухитряется поцеловать своего пастуха в щеку. Ласка эта пришлась ему не по вкусу, а потому он тотчас же оставил хозяйку подле постели и сказал: