Правдивый ложью
Шрифт:
С этими словами я вновь вытащил из ножен тесак Серьги – тот самый, схожий размерами с римским мечом, и красноречиво вогнал его в столешницу.
– Острый, – прокомментировал я. – И поверь, что заниматься столь приятным делом не доверю никому. Потому даю тебе еще одну попытку подумать, если у тебя вообще эта самая думалка имеется.
– Не посмеешь, – повторил он, но куда менее уверенно. – Мы – всей Руси голова. У меня в пращурах и Гедеминовичи, и Рюриковичи. Мою кровь пролить…
– Плевать мне на твоих пращуров, – перебил я. – И не голова ты на Руси. Судя по непотребщине, которую вы ныне учинили, – ты самая
– Я-ста из начальных бояр, – возмущенно начал было он, но договорить я не дал.
Выдернув из столешницы нож, я резко ткнул им в направлении боярина, и он испуганно отшатнулся, осекшись на полуслове.
– То-то, – поучительно заметил я. – И запомни: это ты до сегодняшнего дня был в начальных, а ныне ну какой из тебя боярин? Кат [11] ты и больше никто. Вот тут – да, ты и впрямь начальный, коли сам давить Годунова не полез. К тому ж забыл ты, гниль подзаборная, что по сравнению с моим родом ты – сучье вымя и мразь. А что до крови, то мне после острога уж больно любопытно, отличается твоя кровушка от холопьей по цвету или нет. – И в такт своим словам продолжал водить клинком Серьги как мятником – туда-сюда.
11
Палач.
– Царевич Федор Борисович не дозволит, – вякнул он.
– Вот это верно, – не стал спорить я, убирая нож подальше. – Он добрый и отходчивый, так что и впрямь может колебаться – то ли казнить, то ли нет. – И задумчиво осведомился у клинка: – Тогда зачем его спрашивать? Ни к чему, верно?
Металл тускло блеснул, отражая пламя свечи, словно подтверждая правильность моих слов и соглашаясь с ними.
– Думаю, проще всего избавить его от тяжких дум и действовать надежнее, – подвел я итог своим размышлениям вслух.
– То есть как? – выпучил на меня глаза боярин.
– А так, как учили, – развел руками я и опять насмешливо процитировал:
Чтоб худого про царяНе болтал народ зазря,Действуй строго по закону,То бишь действуй… втихаря… [12]Но, глядя на его недоумевающую рожу – не дошли, видать, слова поэта – счел нужным сказать попроще: – Ни к чему мне спрашивать дозволения у Федора Борисовича. Лучше я ему доложу потом, когда прикончу тебя. – И вновь обратился к клинку: – Думаю, особо мудрить не стоит, верно? Чем проще, тем лучше, так что скажем мы Федору Борисовичу то, что сам боярин собирался объявить народу. Мол, пребывая в тоске и раскаянии, князь Голицын углядел веревку в келье, где мы его оставили, и удавился.
12
Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца».
– Народ не поверит, – вякнул было он и вновь опешил. На сей раз от моего хохота.
Ну правда, как тут не смеяться, когда слышишь эдакие глупости, да еще от кого – от потенциального покойника,
А может, прорвалось наружу то напряжение, которое с самого утра не отпускало меня, – не знаю, но мой приступ безудержного веселья длился не меньше минуты, даже слезы выступили.
– Еще как поверит, – уверенно заметил я, закончив хохотать. – Ты птица невелика, с Годуновыми не сравнить, так что никто особо и не станет интересоваться, как оно все произошло на самом деле. И лежать тебе, милок, там, куда ваша поганая боярская Дума переложила покойного Бориса Федоровича, то бишь на кладбище в Варсонофьевском монастыре.
Вот тут-то боярин заметно побледнел.
Даже странно! Муки, пытки – наплевать, а захоронение там, где позорно, – это, выходит, куда страшнее.
И пойми после этого живущий в двадцать первом веке своих соотечественников из семнадцатого!
Но удивляться некогда – у меня на очереди Мосальский с Сутуповым. Если это слабое место боярина – будем бить по нему, а рассуждать после, на досуге.
– Так что, будешь писать или я пошел?
Ждал я недолго – секунд пять, после чего, лениво пожав плечами, вразвалку двинулся к выходу.
– А ты словцо даешь, что не тронешь и не повелишь казнить, ежели я всю вину возьму на себя? – глухо спросил он, когда я был уже возле двери.
– А зачем мне тогда тебя убивать? – удивился я.
– И… отпустишь?
– Нынче же, – кивнул я. – Сразу после Пожара я тебя передам Басманову, и катись на все четыре стороны. – А для убедительности добавил, в очередной раз многозначительно поигрывая ножом: – Только запомни, боярин: больше ты мне на глаза не попадайся. На тебе кровь моего друга князя Дугласа, а убить его повелел именно ты.
– Он сам виноват, – вякнул было Голицын, но, глянув на мое лицо, сразу осекся и торопливо потянулся к бумаге и перу.
– Давно бы так, – заметил я и, вызвав из коридора стражу, велел бдить в оба, ибо сей князь опасен, как гадюка по весне, да сразу, как он закончит писать, немедля бежать одному из них ко мне.
С Рубцом-Мосальским я поладил куда быстрее. Очевидно, он посчитал, что сейчас самое главное выжить, да и не было в требуемой мною бумаге ничего такого, что бросало бы тень на государя – напротив, он ведь, получалось, обелял его, принимая вину на себя.
К тому же моя морда лица, наполовину покрытая густой коркой запекшейся крови, тоже внушала желание побыстрее закончить неприятный разговор. Не зря я не стал ее смывать – сгодилась.
Сутупов, правда, немного поканючил, что у него нет сил, пару раз норовя плюхнуться в обморок, но я живо привел его в чувство, сунув ему под нос жменю толченого перца. Судя по тому, как сразу распух и покраснел его шнобель, нашатырь куда менее эффективен.
Так, кажется, со всеми управился. Хотя стоп…
И, радуясь тому, что у меня вновь появилась причина, позволяющая чуть отодвинуть разговор с моим учеником, я вновь поспешил вниз, лишь задержавшись на минуту возле умывальника – теперь кровь ни к чему, да и неприятно ощущать на щеке подсохшую корку, – и вышел на крыльцо.
Ага, так и есть. Зомме действовал достаточно расторопно, так что спецназовцы из особой, пускай и несколько куцей по составу сотни Вяхи Засада – всего сорок человек – уже ожидали меня на подворье.
Это моя подстраховка.