Правдивый ложью
Шрифт:
Остальные именно так и выглядели – с виду ничего особенного, но раз Ахмедка утверждает, что брать надо именно этих, – пускай.
Зато казну все того же Конюшенного приказа мы подчистили изрядно, забрав с десяток роскошных седел, и поверьте, что цена каждому составляла далеко не одну сотню рублевиков.
Даже тебеньки [77] у них и то были расписаны золотом и разноцветными красками. Про сами седла вообще молчу.
Чего стоит, например, одно из них, поднесенное в дар Борису Федоровичу персидским шахом. В золотой оправе по краям, обтянуто бархатом,
77
Тебенёк – прямоугольный отрезок кожи, подвешивающийся по сторонам седла и предохраняющий ногу от трения о стременной ремень.
Каково же было мое удивление, когда Федор ближе к вечеру того же дня вскользь заметил, что он дарит его мне. Мол, с него довольно и того, которое отделано серебром.
Нет, седло, выбранное им, тоже было красивым. Возможно, оно выглядело даже несколько благороднее, с тончайшей гравировкой в виде цветов и птиц, а на луках чеканные изображения львиных голов, но, учитывая роскошь моего…
Честно говоря, у меня глаза на лоб полезли.
– Ты ничего не перепутал, Федор Борисович? – осторожно осведомился я.
Годунов в ответ лишь слабо улыбнулся и пояснил:
– То батюшкино, потому оно и милей моему сердцу. А тебе, яко первому воеводе и правой руке престолоблюстителя, надлежит иметь вид, достойный сего звания, а у тебя ныне эвон каковское, ровно у казака простого али десятника стрелецкого. И чепрак [78] тот, с цветками, тоже забери.
– С цветками, которые из жемчуга, а в середине золотые вставки с драгоценными камнями? – уточнил я на всякий случай, хотя другого, чтоб «с цветками», попросту не было.
78
Подстилка под седло. Накидывается поверх потника.
– Его, – равнодушно кивнул Федор. – Мыслю, к эдакому седлу токмо таковский чепрак подойдет.
Одарил он седлом и чепраком – правда, не в пример моему, а куда скромнее – и второго воеводу полка Христиера Зомме, чем растрогал старого служаку чуть ли не до слез.
Однако, как я уже сказал, это все было вечером, а до раздачи подарков я еще успел встретиться с ювелирами, или серебрениками, как их тут называют.
Их было пятеро – самые маститые во всей Москве. Задачу им ставил лично я, хотя и от имени царевича. Сколько мне требуется оправ – не уточнял, велев нашлепать столько, сколько есть у них золота и серебра.
– Ежели самые простые надобны, дак оно можно и не за три дни, а за два управиться, – заметил старый Запон. – Отливкой давно не балуюсь, но коль надобно…
– И чтоб размеры, оставленные под камни, были разные, – потребовал я. – Преимущественно от горошины до вишни.
Запон почесал в затылке, прикидывая, затем оглянулся на остальных. Те степенно кивнули.
– И с оным управимся. Лапки-держатели удлиним, вот и вся недолга. – И поинтересовался: – Так когда ж камни-то?
– Завтра к вечеру, –
– Срамота, а не работа, – вздохнул Запон. – Нешто так можно…
– Иногда только так и нужно, – кивнул я, и ювелир, поморщившись, махнул рукой.
– Токмо за-ради Федора Борисыча, – недовольно заметил он.
Я его понимал. Вроде бы выгодный заказ – тысяча перстней, то есть пахло хорошим доходом, но настоящему мастеру эдакий примитив и впрямь выполнять зазорно.
Ну все равно что Федору Коню, под чьим руководством Москва обрела нынешние стены Белого города, заказать… крестьянскую избушку.
Немудрено, что кое-кого из серебреников пришлось настойчиво уговаривать, и поддались они, лишь когда я пустил в ход тяжелую артиллерию – имя царевича. Перед нынешним авторитетом и популярностью престолоблюстителя ювелиры стушевались.
В Постельный приказ я вообще не совался – там вовсю орудовала царица, которая в кои-то веки одобрила мои решения относительно такой «зачистки» царских запасов и теперь подгребала все, что только видела, причем настолько рьяно, что я порекомендовал Федору как-то урезонить мамашу – наглеть тоже ни к чему.
К примеру, из домотканых местных материй взять не больше одной четверти от имеющегося, в конце концов такие действительно отыщутся в Костроме. Завозных – английские, фряжские, немецкие и прочие сукна – их не более половины, а касаемо особо дорогих – шелка, парча, бархат, аксамит и прочие – и вовсе ограничиться третьей частью.
– Никак князь все для пресветлого государя Димитрия Иоанновича радеет, – зло прошипела она, но послушалась.
А у меня на очереди были казначеи, которыми я собрался заняться сразу поутру.
Их в Москве оказался всего один – второй укатил на поклон к Дмитрию. Но зато это был тот, который уже знал меня в лицо. Понятно, что перед повелением Годунова любой не дернется, но куда лучше, чтоб вдобавок имелось еще и личное знакомство.
К нему мы с Федором отправились самолично, благо что он жил неподалеку от моего подворья – метров сто, не больше.
Польщенный визитом столь дорогих гостей дьяк Меньшой-Булгаков расстарался не на шутку – стол ломился от обилия закусок и кувшинов с медком. А уж когда мы пару раз назвали его Семеновичем, тут он и вовсе расплылся в славословиях.
Я тоже не отставал в любезностях от хозяина дома, да и Федор разок – особо баловать нельзя, всему должна быть мера – провозгласил здравицу в его честь.
Правда, едва речь зашла о деле, как дьяк тут же протрезвел, хотя и не до конца, заявив, что без государева повеления он самовольно выдать требуемое нам из казнохранилища не имеет права.
Даже царевичу.
– И правильно, – подхватил я. – Вот, Федор Борисович, какие верные престолу слуги на Руси ныне живут, примечай. Мыслится, что таковских в дьяках держать негоже – пора в думные [79] его переводить.
79
Думный дьяк – высшая должность на Руси того времени среди приказного народа. Этот дьяк имел право не только присутствовать на заседаниях, но и при необходимости выступать с докладами царю в боярской Думе.