Правдивый ложью
Шрифт:
– Нешто про него забудешь, – горько усмехнулся Годунов.
– Не понял ты меня. – Я укоризненно покачал головой. – Он сейчас после доклада Басманова ничего не понимает, что тут творится, почему да как. Вот ты и поясни. Как у тебя, кстати, после занятий – в голове ничего не зародилось?
Федор укоризненно посмотрел на меня – мол, вымотал до предела, да еще и издевается.
– Значит, ничего, – сделал вывод я и распорядился: – Тогда садись и начинай сочинять грамотку Дмитрию Иоанновичу.
Царевич вновь послушно кивнул, прошел
– А-а… чего писать-то? – растерянно повернулся он ко мне.
– Сперва поблагодари за доверие, – рассудительно посоветовал я. – Затем заверь, что милость его непременно оправдаешь. Дальше изложи о том, что ты уже позаботился о должной охране и бережении столицы от всякого лихого люда и кое-какие меры уже принял, например, насчет злокозненных бояр, кои, решив тебя с ним рассорить, пытались тебя погубить.
– Погоди-погоди, – вконец растерялся Федор. – Он же сам им повелел оное. Ты ж сказывал.
Я вздохнул.
Получалось, без подробного расклада не обойтись, потому что, начиная с сегодняшнего дня, тактику поведения с Дмитрием надо выдерживать от и до, а для того Годунову надо четко знать, что собой представляет как личность удачливый соперник.
Для начала я пояснил, что впрямую, скорее всего, никаких приказов не отдавалось, лишь намеки, а потому, получив такую грамотку от царевича, он даже не сможет возмутиться. Разве что про себя, но не прилюдно, да и то в первую очередь не нами, а дрянными исполнителями, которые бездарно запороли порученное им дело.
А чтоб к нам не было никаких претензий, в том же послании нужно упомянуть и про их предсмертные грамотки, которые у нас имеются. В них они каются в своих подлых умыслах, так что вывели мы их на Пожар для того, чтобы… обелить доброе и честное имя государя, которое эти негодяи хотели запятнать своим деянием.
– Только для того, – подчеркнул я. – Народ же на них накинулся и принялся терзать, но по божьему велению один из злодеев остался жив, и далее вырази надежду, что он доживет до приезда государя, дабы тот сам мог вынести ему свой справедливый приговор.
– А для чего притворство оное? – продолжал недоумевать царевич.
– А для того, чтобы он по-прежнему считал тебя простодушным и легковерным человеком, обмануть которого не составляет особого труда.
Годунов недовольно насупился и отбросил перо в сторону.
– Не такой уж я и дурачок, – буркнул он.
М-да-а, кажется, я выразился несколько грубовато. Придется пояснять и это.
– А я этого и не говорил, – возразил я. – Совсем наоборот.
– Да ты же только что… – Он в возмущении вскочил со стула.
– Оказал тебе доверие, – подхватил я, властно опять усаживая его на стул, – решив, что ты сможешь проявить самую тонкую хитрость, которая как раз и состоит в том, чтобы выказать себя простым и доверчивым. Пойми, что…
И
– И лицо тебе поменять надо. Неправильное оно.
– Кто?! – вытаращил на меня глаза царевич.
– Лицо, – спокойно повторил я.
– А его-то я как же?! – удивился он.
– В душе оставайся прежним, – великодушно согласился я, – но вид у тебя должен быть иным. Пока что ты выглядишь… шибко умным, а это не дело. – И весело хлопнул его по плечу. – Будь проще, царевич, и люди к тебе потянутся. Даже Дмитрий Иоаннович, который как раз и считает себя великим хитрецом, мол, он всех умнее.
Федор иронично хмыкнул и, зло засопев, отвернулся от меня, ворча себе под нос что-то невразумительное.
– Уж он-то… – донеслось до меня, но вслушиваться я не стал, пояснив:
– Пока наш государь считает тебя эдаким простоватым, добрым и доверчивым… – О том, что так он считает именно с моей подачи, говорить не стал – лишнее, продолжив вместо этого: – Вот и пусть считает так дальше. С грамотками проще – отпишешь ему со всем своим простодушием, давая понять, что веришь ему во всем, но когда он увидит тебя, может усомниться в твоем якобы простодушии. Так что лицо придется менять.
– Яко скоморох – харю напялить, – вздохнул он.
Я в ответ развел руками – а что делать? Но дальше продолжать не стал, уж больно неприятна эта тема для Годунова. Вон как насупился. К тому же оно и не горит – текущих дел хоть отбавляй, а потому вновь повернул разговор на письмо, продолжая инструктировать, как и в какой тональности писать.
– А главное, особые подробности ни к чему, – подвел я итог. – Скорее уж наоборот, напусти туману, чтобы он вообще запутался, понял?
Федор молча кивнул, но скорее по инерции, поскольку в глазах у него было по здоровенному вопросу. Пришлось и тут разжевать, пояснив, что все должно быть достаточно многозначительно, то есть состоять из изрядного количества намеков, которые при необходимости можно было бы пояснить как в ту, так и в другую сторону.
– Например, когда ты будешь писать о стрелецких головах, обязательно укажи, что слову твоему они послушны и вера у них в тебя есть, да и у стрельцов в тебя тоже. Мол, в случае чего не подведут. А уж он пусть гадает, с чего они вновь переметнулись под стяг Годуновых, да что за вера, насколько она сильна и прочее.
Федор чуть заметно поморщился. Вопросы из глаз вроде бы исчезли, но писать ему явно не хотелось.
Тогда я подкинул ему дополнительный стимул. Обняв царевича за плечи, я проникновенно произнес: