Правдивый ложью

Елманов Валерий Иванович

Эти девицы, прислуживающие в «Золотом колесе», были настолько набожными католичками, что не упускали ни одного прибытия в оное заведение краковского епископа, дабы испросить и получить у отца Бернарда отпущение грехов. Судя по времени, на которое сей достойный священнослужитель уединялся с ними, таковых насчитывалось превеликое множество.

Более того, они, по всей видимости, не только не утаивали перед святым отцом ни одного из своих грехов, но и в своем простодушии наглядно демонстрировали, чем и как они грешили.

Зато глядя

на раскрасневшееся лицо епископа – очевидно, от душевного волнения и благочестивой радости по поводу наставления на путь истинный еще одной заблудшей души, – напрашивался непреложный вывод, что девица Ядвига или Стефания теперь чисты перед богом, как невинные овечки.

– Ты прямо Златоуст, – заметил я Емеле спустя два часа, – век бы тебя слушал, уж очень все интересно рассказываешь, но кое-кто уже зевает, да у меня сегодня денек был изрядно загружен делами, а ты еще не перешел к самому главному.

Емеля согласно кивнул и остальное, как и подобает ратнику полка Стражи Верных, хоть и бывшему, изложил за несколько минут:

– Ентот Бернар – родич Мнишков. Чрез него и выведали кой-что. Но сам он у нас никогда не играл, потому прижать было нечем. Ядвига, конечно, баба хитрющая и что смогла – вытянула, но… Словом, о том у нас на отдельном листе прописано.

– А договор Дмитрия с королем? – напомнил я.

Емеля усмехнулся:

– То краковский воевода подсобил – уж больно он до игры азартен, так что мы чрез него и вышли на нужных людишек. С бумаги, кою Дмитрий с королем составили, мы на всякий случай сделали три списка. Один оставили, яко ты, княже, и сказывал, у себя в тайнике, а остальные туточки, в ларце прикатили.

– Ну а насчет крещения в латинскую веру?

– И тут тож яко с Мнишками, – сокрушенно вздохнул Емеля. – Выведать выведали, а бумаг привезли токмо две. Одна со словесами служки из церкви Святой Варвары, а в другой описано, яко краковский воевода Зебжидовский похвалялся во хмелю. Мол, теперь его стараниями латин на престоле Московии усядется. – И встревоженно спросил: – А что, княже, неужто и впрямь латин православной Русью править учнет?

Я искоса бросил взгляд на охранников. Те тоже смотрели на меня с явно написанной на лицах тревогой. Чувствовалось, что этот вопрос волнует не одного Емелю. Вон как насупился Жиляка, а у Оскорда и кулаки сжались – хоть сейчас в бой за истинную веру.

Ну и как тут объяснить парням, что информация эта мне требовалась исключительно для спасения семьи Годуновых, а вероисповедание правящего монарха как-то не особо волновало? С таким настроем мой крупье, чего доброго, таких дел самовольно настряпает – только держись.

Нет, все правильно я решил. Надо отправлять ребят обратно в Речь Посполитую, и чем раньше, тем лучше. В кругу семьи они, как я уже успел узнать, побывали, а больше им тут делать нечего.

Но и совсем без ответа оставлять нельзя.

– Народ ему верит, а со всем народом, даже если он и неправ, все равно не поспоришь. Если б

вы привезли эти бумаги пораньше – иное, а теперь, чтоб перетянуть людей на сторону Федора Борисовича, понадобится не один месяц.

– Так это что ж получается – из-за нас все? – растерянно спросил Емеля.

– Выходит, если б мы не припозднились, то все инако бы повернулось? – Это уже Жиляка.

Оскорд ничего не сказал, но сокрушенно крякнул.

– Себя не вините, – строго сказал я. – Вы сделали все, что могли.

– Проку с того, – уныло откликнулся мой крупье.

– И тут неправда. Прок немалый, – заверил я. – Теперь благодаря именно вам у меня есть чем его прижать, так что он из-за этих бумаг и пальцем не пошевелит ради латин, потому что побоится. И насчет трона тоже кручиниться ни к чему – как сядет на него, так и свалится, дайте только срок.

– А до того служить ему, коли он царь? – недовольно осведомился Оскорд.

– А он тебе что-то приказывал? – лукаво поинтересовался я.

– Не-эт, – удивленно протянул тот.

– Тогда и голову нечего ломать, выполнять или нет, – посоветовал я. – Пока все остается по-прежнему, включая воевод полка, в котором вы все состоите. А вам всем день на сборы, и возвращайтесь обратно в Речь Посполитую, да глядите там в оба, кто и как умышляет супротив Руси. В следующий раз приедете через полгода, зимой. А что касается бумаг – никому ни слова. И своих предупредите по приезде, чтоб молчали.

– Даже на исповеди? – нахмурился Емеля.

– Даже на исповеди, – подтвердил я, но для успокоения души парня тут же добавил: – На ней, помнится, о грехах говорят, а в том, чтоб выполнить приказ воеводы да исполнить ратный долг, в чем бы он ни заключался, греха нет. Все ли поняли? – спросил я, вставая с лавки.

– Все, княже, – закивали они, поднимаясь следом за мной.

– Кузьмичу тоже передай насчет молчания, – напомнил я Емеле. – Грозить не надо, но намекни, что ежели что, то наши руки еще длиннее, нежели у «сурьезного народца».

– А сурьезный народец – это кто? – поинтересовался любознательный Жиляка.

– Он знает, – улыбнулся я, – так что поймет. – И спохватился: – Да, совсем забыл. Передайте своим, что каждому государь жалует по сто рублей. – Но сразу поправился – показалось мало. – Это охранникам. Всем крупье по двести. И на одежу также – вам ведь надо выглядеть понаряднее. Ну и ежемесячная деньга тоже удваивается.

– За подарок благодарствуем, токмо помни, княже, мы не за-ради них на чужбине прозябаем! – строго заметил Емеля.

– Сам нас учил: дороже всего честь, ибо, коль утратил, ни за какие рубли не купишь, – добавил насупившийся Жиляка.

– А Федор Борисыч меня как-то на землю положил. – Даже у Оскорда прорезался голос.

Ух ты! Кажется, меня отчитали, причем втроем. Вот тебе раз.

Только почему-то от этого упрека только приятно на душе – правильные парни растут.

Но и игнорировать нельзя.