Правила боя
Шрифт:
– Правда? – обрадовался я.
– Правда, – вздохнул Сергачев. – Сейчас ей лучше здесь находиться, чем там.
Он громко чмокнул леденцом, облизнул губы.
– Ты Наташку-то видел?
– Видел. Только мало мы пообщались, в пятницу дело было, когда мечеть…
– Да, мечеть, – согласился Сергачев. – Наташка сейчас в Монтре науки разные изучает.
Он снова вздохнул, сожалея, видимо, о не изученных им науках.
– А я так и не понял, чего она в этот Монтре поехала.
– Там, понимаешь, Леша, пансионат такой находится, для сильно благородных девиц, они там
– Ну, вилку держать и я мог бы научить.
– Ты научишь, пожалуй. У тебя с ней ничего тут не было, кстати?
– Ничего, – честно сказал я.
– Ты мне смотри, девку не порть. А пансионат этот хороший, там младшие дочери всех королевских домов Европы обучаются, так что – завидная невеста вырастет.
Тут мы свернули на ту улицу, где стоит «Саксонский двор», и я уже начал пристраиваться к тротуару, но Сергачев сказал:
– Дальше поезжай, до угла, а потом направо, через два дома остановишь.
И когда мы приехали, добавил:
– Вот тут я и буду жить. Пока. Окна вон – на четвертом этаже, пять окон от угла. Это так, на всякий случай, чтобы знал.
– Вы квартиру сняли?
– Зачем снял? – обиделся он. – Купил, по случаю. Я Германию люблю, народ мыслителей и поэтов, Гете, Бетховен…
– Гайдн, – проявил я неожиданную эрудицию.
– А вот Гайдн – нет. Ты песню такую слышал – «Дойчланд, Дойчланд убер аллеc»? Так это Гайдн сочинил… Все, пока, до вечера!
И он пошел, на ходу вытаскивая из своего москошвеевского плаща ключи от купленной по случаю гамбургской квартирки.
А вечером мы втроем смотрели новости, и Паша злыми глазами глядел на экран и переводил мне, слово в слово, все, что говорилось об убийстве в Чикаго четырнадцати главарей итальянской мафии, а в конце было зачитано оставленное преступниками письмо. Оно точь-в-точь повторяло послание, которое получил берлинский муфтий – некто просил приготовить десять миллиардов долларов для Господина Головы из России.
– Все в порядке? – спросил «Мандарин», отрываясь от бумаг, разложенных на старом письменном столе, взятом из какой-то бухгалтерии или канцелярии, а, может, просто найденным на помойке.
– В порядке, – ответил стоящий перед ним молодой бритоголовый китаец Гунь Юй, похожий на выпускника монастыря Шаолинь. – Сорок минут назад поезд пересек границу, сейчас он уже в России.
– Без проблем?
– Конечно, господин Лю, – Гунь Юй по-звериному ощерил зубы. – Нам таможня всегда дает добро!
Последние слова он произнес по-русски, почти без акцента.
Господин Лю кивнул, отпуская «шаолиньца», но тот остался стоять, опустив голову.
– Что-нибудь еще? – удивился «Мандарин».
– Да, господин Лю, – и Гунь Юй, подняв глаза, холодно посмотрел на своего босса.
Вчера из Китая прибыл связной.
Не обычная мелкая сошка из тех, что под видом «челноков» постоянно курсируют через границу, а человек из Шэньяна, из штаб-квартиры восточной ветви «Триад».
Он привез не только
– Когда поезд придет к месту назначения, – сказал представитель «Триад», – займешь место «Мандарина».
Русское прозвище господина Лю он произнес презрительно, как кличку собаки.
Поезд, везущий двести тридцать китайцев из Внутренней Монголии и сто пятьдесят килограммов опия-сырца из «Золотого треугольника», успешно пересек границу.
Еще девять-десять часов, и он будет в Чите.
Китайская бригада сразу поставит состав на запасной путь, люди пару дней поживут в вагонах, потом их разберут заказчики. Десять девушек привезут в Москву – для господина Исаева, опий тоже поедет в Москву и Петербург – лаборатории уже несколько дней на голодном пайке, пора начинать работу.
– Да, господин Лю, – повторил Гунь Юй и сунул руку в карман дешевой хлопчатобумажной куртки.
«Мандарин» все понял и даже не шелохнулся.
Он знал – приговор, вынесенный «Триадой», обжалованию не подлежит.
Гражданин Лю Вэй приехал в Ленинград в 1986 году с женой, двумя сыновьями и ста двадцатью килограммами мандаринов.
Документы у них были в порядке – новенькие советские паспорта, выданные два месяца назад в Благовещенске «взамен утраченных», как было сказано в учетной карточке паспортного стола.
Лю Вэй обладал, видимо, незаурядными организаторскими способностями, потому что уже через пару месяцев он создал китайское землячество, нашел для него помещение, где и занял кабинет председателя землячества «Хуацяо [2] Ленинграда».
С началом перестройки Лю Вэй открыл несколько кооперативов, большой магазин по продаже китайских товаров и, как полагали специалисты из отдела борьбы по незаконному обороту наркотиков, немало способствовал увеличению числа наркоманов в северной столице.
2
Хуацяо – китайцы, живущие за пределами континентального Китая; китайская диаспора.
Самым любопытным в ленинградском периоде жизни Лю Вэя было то, что у него никогда не возникало конфликтов ни с криминальным миром, ни с миром правоохранителей. И те и другие любезно здоровались с Лю Вэем и принимали от него в дар неизменный пакетик мандаринов. Не исключено, что в пакетах с ароматными восточными плодами было и еще что-то, но никто этого точно не знал.
Во всяком случае, мандарины любили все.
В начале девяностых Лю Вэй перебрался в Москву и сразу снял целый этаж общежития завода «Мосарматура», который обустроил по своему скромному вкусу, в стиле учреждений Председателя Мао – скромные канцелярские столы и стулья, подчас колченогие, ситцевые занавески в цветочек, потертые ковровые дорожки на полах.