Правила поедания устриц
Шрифт:
И Шей, его Шей, независимая, как кошка, с самого детства запрещавшая себе влюбляться, любить, желать, — выдыхает:
— Да… всё — ваше…
Он подхватывает Шей под бёдра и сажает ее на кухонный стол. Встает перед ней на колени, раздвигает в стороны ее коричневые ноги. Стягивает шорты. Белые кружевные трусы под ними — совершенно мокрые, хоть выжимай. Они такие тонкие, что, пожалуй, совершенно ничему бы не помешали — он проверяет это, проведя по ним языком: Шей беспомощно задыхается, когда он надавливает кончиком языка на ее клитор под кружевом, — но всё же лучше
Там, в серединке, она, конечно же, тоже пахнет как океан, и на вкус такая же.
Шей закусила губу, ее глаза закрыты. Словно во сне, она кладет руку ему на голову, задавая ритм движений. Рактер больше не видит разноцветья ее эмоций — все краски слились в серебристое свечение, которое пульсирует вокруг нее, как дыхание…
И он пьет это густое, тягучее жидкое серебро, пока не чувствует, что его впитала каждая кость в его теле, каждая живая мышца и каждый синтетический мускул, каждое сочленение из стали и хрома.
На кухню заходит Гоббет. Этого Рактер никак не планировал. И то, что он слышит/видит/ощущает ее приближение немного заранее, в этой ситуации совершенно не спасает.
Слава богу, той хватает милосердия или любопытства подождать на пороге те несколько секунд, которые нужны, чтобы Шей застонала, выгнулась и понемногу начала понимать, где она и что происходит.
И только после этого Гоббет с отвращением бросает:
— Высверлите мне кто-нибудь глаза миксером, пожалуйста. Выползти из кровати, чтобы увидеть, как кто-то трахается прямо среди молока и овсянки. Мамочки. Укрепляет аппетит, ничего не скажешь…
Как, неужели она не видит? — думает Рактер. Тягучие серебристые нити обволакивают их с Шей, как паутина — но Гоббет не говорит о них ни слова…
Шей поспешно отшатывается от него; шарит по груди, пытаясь поправить одежду, и, похоже, только сейчас осознает, что совершенно голая.
— Мы… Прости, Гоббет… — бормочет она.
— Хм, — озадаченно говорит орчиха. — Вообще-то я думала, ты, как обычно, скажешь что-то типа “завидуй молча”.
— Завидуй молча, — механически повторяет Шей, не отводя при этом глаз от Рактера.
Глаза у нее безумные и счастливые, зацелованный рот похож на вишню.
Спустя несколько минут она сидит за этим же кухонным столом в наспех натянутой одежде — и держит в руках чашку с сойкофе, и улыбается ему. И вместо того, чтобы пить, долго глядит на Рактера, а потом вдруг начинает плакать — все еще улыбаясь. И Рактер снова думает про радугу в дождь, хотя уже забыл, когда это странное сравнение приходило ему в голову до этого. Он снова видит ее обычные ЭМ-волны, а не серебристый свет: сейчас ее излучение — слишком сложная комбинация эмоций, чтобы быть уверенным, что он правильно ее проанализировал, но, кажется, он сделал все как надо.
Хотя сойкофе, конечно, в итоге успел остыть.
Прежде он считал, что когда они станут любовниками, мало что изменится, но на самом деле он узнает то, о чем раньше не подозревал.
Например, как чудовищно, беспросветно одиноки люди. Даже те из них, кто кажется очень сильным. Как они отчаянно нуждаются в опровержении
И как легко заставить их поверить в это. В то, что каждый из нас не одинок на Земле. Достаточно лишь слушать их, и – в его конкретном случае – гладить по голове, и вытирать сопли (иногда даже буквально), и называть ласковыми прозвищами…
Рактер не называет Шей “любимая” — он все еще считает, что в его устах это будет звучать странно. Как правило, он по-прежнему обращается к ней “друг мой”. Но когда ей хочется близости или нежности, он называет ее “моя Шей”.
Иногда, в самые интимные моменты, он говорит “моя радость” или “мое горе”, — и его слова не звучат фальшиво, потому что он долго тренировался перед зеркалом, чтобы вот это все, что Шей так хочется услышать, глупое и сентиментальное, звучало не совсем уж глупо и сентиментально.
Каждую ночь — впрочем, это бывает и утро, и день, и вечер — к Рактеру тянутся нити сияющего вещества, для которого у него нет названия. И с каждым разом он чувствует себя неуловимо иначе. Полнее.
Даже более интимными, чем собственно секс, кажутся ночи, когда Шей просит остаться спать с ней в одной постели. Она во сне вжимается лбом ему между лопаток, а иногда сквозь сон проводит рукой по его бедру, проверяя, действительно ли он тут, с ней. А еще — всегда очень внимательно рассматривает его тело. Иногда она хмурится, дотрагиваясь до металлических пластин, словно пытаясь разгадать какую-то загадку. Рактер знает, о чем она думает в эти мгновения.
«Постарайтесь не думать о том, как я вижу мир. Это только справедливо, что у каждого из нас своя… дополненная реальность».
Когда он произносил эти слова, он, в общем-то, понимал, что это все равно что просить кого-то не думать о белой обезьяне.
К этому моменту он уже знает, что правила Шей были не про секс. Во всяком случае, далеко не только про него.
Они про то, как человек приоткрывается. Как запертая дверь, как сейф, как раковина устрицы.
Когда ты сдираешь с человека эту раковину, там, в самой середке между силой и слабостью, ты видишь его суть — мягкую и беззащитную.
Густое серебристое сияющее вещество.
Суть — или Сущность.
И остается только вложить туда темное зерно сомнения, чтобы серебро обволокло его и выкристаллизовалось.
И ты себе не хозяйка
Забытое правило: все это не работает.
Однажды она приходит с киберимплантом вместо левого глаза.
Собственные глаза (глаз) Шей темные, изменчивые, словно море в шторм, — не то графитово-серые, не то синие, а в определенном освещении могут показаться и карими; имплант — светло-голубой, как у сиамской кошки.