Правила убийцы
Шрифт:
– Как скажете, лейтенант. – Продавец со свистом вздохнул и дернул себя за вихор.
Лукас с новой книжкой поехал обратно в Миннеаполис, и там оставил свою машину в общественном гараже напротив городской мэрии. Он прошелся вокруг до отвращения безобразной старой громады из желтовато-коричневого гранита, пересек улицу, миновал прудик и вошел в здание Хённепинского центра. Затем спустился в кафетерий, купил в автомате спелое яблоко, снова поднялся наверх и с противоположной стороны здания вышел на лужайку. Лукас расположился на траве среди белых берез под теплым августовским солнцем и, откусывая яблоко, начал читать:
Никто
Пока не омыл мою ножку прилив,
Потом, поднимаясь все выше и выше,
Добрался до пояса, грудь окропив.
И вот захлестнул мои хрупкие плечи
И, брызнув в лицо изумрудной росой,
Меня подхватил,
И я поплыла…
Дэвенпорт улыбнулся и снова захрустел яблоком. Когда он оторвал глаза от книги, по площади шла молодая темноволосая женщина и катила широкую коляску для двойни. Младенцы завернуты в одинаковые розовые одеяльца. У мамаши была большая грудь и тонкая талия, а черные волосы, закрывавшие щеки, как черные шелковые шторки, покачивались на ходу. На ней были надеты сливового цвета юбка и шелковая бежевая блузка. Женщина выглядела такой красивой, что Лукас непроизвольно улыбнулся от удовольствия.
Прошла еще одна женщина. Теперь уже в противоположном направлении. Блондинка с короткой стрижкой под панка, в вызывающем и безвкусном трикотажном платье. Лукас посмотрел ей вслед и вздохнул.
Дэвенпорт был одет в белую тенниску, брюки цвета хаки, голубые гольфы и сандалии с длинными завязками. Он не стал заправлять рубашку в брюки, чтобы не был виден пистолет. Смуглый стройный мужчина с черными прямыми волосами, начинающими седеть на висках, длинным носом и кривой усмешкой. Один из передних зубов у него начал крошиться, но он так и не поставил на него коронку. Если бы не его голубые глаза, он вполне сошел бы за индейца.
Глаза у него излучали тепло и снисходительность. Их теплота усиливалась от вертикального белого шрама, который начинался у волос, пересекал правый глаз, проходил по щеке и заканчивался у уголка рта. Этот шрам придавал его облику некоторый оттенок беспутства, но не заслонял его открытости и чистоты помыслов и делал его похожим на Эррола Флинна из фильма «Капитан Блад». Лукас жалел о том, что он не может похвастаться перед молодыми женщинами, что получил его от удара разбитой бутылкой в потасовке в баре Субик-Бея, где он никогда не был, или в Бангкоке. Там он тоже не был. Свой шрам Лукас получил от рыболовной снасти, торчавшей из гнилой коряги на реке Сент-Кру. Так он всем и рассказывал. Некоторые ему верили, но большинство полагало, что он просто что-то скрывает, нечто вроде драки в баре в Восточном Суэце.
И, хотя глаза излучали тепло, улыбка выдавала его.
Однажды он пошел в ночной клуб с женщиной, которая работала в зоопарке. Здесь, в подвальных помещениях, местным юнцам продавали кокаин. На стоянке рядом с клубом Лукас неожиданно встретился с Кении Макгиннессом, он считал, что тот еще в тюрьме.
– Отвяжись от меня, Дэвенпорт, – сказал Макгиннесс, отступая назад.
Обстановка на автомобильной стоянке внезапно наэлектризовалась, глаз запоминал все – и бумажки от жвачек, и выброшенные пакетики из-под четвертьграммовых доз кокаина.
– Я не знал, парень, что тебя выпустили, – улыбаясь, проговорил Лукас.
Его спутница
– Убирайся из города, – хрипло прошептал Лукас. – Отправляйся в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк. Если ты не уедешь, тебе будет плохо.
– Меня освободили условно. Я не могу уехать из штата, – заикаясь, пробормотал Макгиннесс.
– Тогда убирайся в Дулут или в Рочестер. У тебя неделя сроку, – сказал Дэвенпорт. – Поговори со своим отцом. Можешь повидать бабушку и сестру. А потом убирайся.
Он повернулся к своей спутнице, на лице была улыбка, казалось, он уже забыл о Макгиннессе.
– Ты меня чертовски напугал, – призналась женщина, когда они уже сидели в клубе. – Что там произошло?
– Кении нравятся маленькие мальчики. Он продает крэк [1] десятилетним глупышам.
– А-а.
1
Crack (англ.) – кристаллический кокаин для курения. – Прим. ред.
Она, конечно же, слышала о таких вещах, но относилась к ним так же, как к собственной смерти: отдаленная вероятность, о которой пока не стоит особенно задумываться.
Позже она сказала:
– Мне не понравилась твоя улыбка. Как ты улыбнулся. В тот момент ты походил на моих зверей.
Лукас усмехнулся.
– Правда? На кого же? На лемура?
Она слегка прикусила нижнюю губу.
– Нет. Я подумала о росомахе.
Даже если холод улыбки иногда и гасил тепло его глаз, то это случалось не часто и не отпугивало людей. А сейчас Лукас наблюдал, как блондинка с прической в стиле «панк» завернула за угол Центра и, прежде чем совсем скрыться из виду, оглянулась, посмотрела на него и улыбнулась.
Черт возьми? Она знала, что он на нее смотрит. Женщины всегда знают об этом. «Вставай, – шептал ему внутренний голос, – и иди за ней». Но он не сдвинулся с места. Их так много и все хорошенькие. Он вздохнул, растянулся на траве и снова принялся за Эмили Дикинсон.
С него можно было писать картину под названием «Удовлетворенность».
Его фотографировали из коричневато-оливкового фургона, стоявшего на противоположной стороне Седьмой южной улицы. Два полицейских из отдела внутрислужебных расследований трудились в поте лица в тесном вагончике, где на треногах стояли фотоаппарат и видеокамера.
Старший был толстяком, а его напарник – худощав. В остальном они были похожи друг на друга – оба с коротко подстриженными волосами, розовощекие, в желтых рубашках с короткими рукавами и толстых трикотажных брюках фирмы «Джей Си Пенни». Каждые несколько минут один из них смотрел в окуляр мощного телескопического объектива. Камера «Никон F3» была снабжена специальным устройством, проставляющим дату. Этот счетчик был запрограммирован до 2100 года. Когда полицейские делали фотографии, на снимке автоматически отпечатывались дата и время. При необходимости такой снимок мог послужить официальным документом, подтверждающим то, чем занимался человек, находящийся под наблюдением.