Правильный пацан
Шрифт:
– Я сыпрашиваю тэбя, сыколькы вырэмены, – повторил Кабир, после чего сплюнул чуть левее кроссовки собеседника и глумливо поинтересовался: – Русскы аны знаыш савысэм?
– А, понял, – обрадовался юный битломан, – вас время интересует? Сейчас двадцать минут шестого.
– Коран читал? – поинтересовался Кабир, вместо того чтобы поблагодарить парнишку и отпустить его с богом.
Тот покосился на пергаментную руку, продолжавшую держать его за локоть, и сделал новую попытку улыбнуться, на этот раз более удачную:
– Немножко. Но я знаю, например, что ваш Иса и наш Иисус – это одно и то же.
– Ничего
Все это было произнесено с чудовищным акцентом, плохо поддающимся осмыслению, так что перепуганному парнишке осталось лишь кивнуть наугад:
– Понял. Я пойду, ладно? Меня ждут.
Для убедительности он показал пальцем на вход в музыкальный магазин с фанерным Ленноном у порога.
– Цх! – Отпустив юнца, трясущегося, как овечий курдюк, Кабир зашагал прочь.
До отхода поезда оставалось почти два часа, но без толку шляться по городу он не собирался, нечего ему было тут больше делать. Бензиновая гарь, толпы людей, бесстыдно оголившиеся шлюхи, которых на виду у всех пальцем не тронь. Нет, Москва Кабиру не нравилась, ему здесь было, как волку в клетке. Он спешил туда, где жизнь имела специфический запах крови, оружейной смазки и пороха, а не духов с лосьонами.
Поручение Хаттаба оказалось проще простого. Прапорщик с дурацкой фамилией Бородуля документы Кабиру отдал, деньги от него получил, а в придачу к ним – бутылку отравленного коньяка, который уже, наверное, успел вылакать. Подвигом это, конечно, не являлось, но все же Кабир сделал полезное дело, которое ему на том свете обязательно зачтется. Не зря ведь пророк сказал: «Всех, кто не идет путем Аллаха, надо убивать, как собак, пока не останется никакой другой религии, кроме ислама». Насчет способов убийства неверных Магомет ничего определенного не говорил, и это оставляло для его фанатичных приверженцев самый богатый простор для фантазии.
Кабир, не имевший возможности использовать посреди Москвы гранату, избрал яд и надеялся, что продажный прапорщик не в одиночку отравился, а угостил дармовым коньяком еще хотя бы парочку русаков, что увеличивало заслуги Кабира перед Аллахом.
Русские собаки все одинаковы, привычно размышлял он, приближаясь к подземному переходу, за которым находилась нужная ему станция метро. Им лишь бы водкой по самые глаза залиться, а там хоть трава не расти. Что касается Кабира, то он суток не мог прожить без травы, поскольку, подобно своим предкам-хашишинам, предпочитал добрую затяжку дурманом – глотку любого, самого лучшего пойла. И теперь, лишенный возможности покурить гашиша, он нервничал все сильнее и сильнее, обильно потея от подмышек до ступней.
В трусах, которые Кабир менял не чаще трех раз в год, когда мылся, нестерпимо свербело и чесалось.
Эх, думал он, скорее бы сесть в свой поезд Москва—Нальчик, из тамбуров которого не успевает выветриваться душистый конопляный туман. Дело сделано, не грех и расслабиться.
Кабир машинально погладил барсетку, в которой хранились двенадцать страниц машинописного текста и собственноручно
В своей наивности Кабир порой был сродни пятилетнему ребенку. Дикарь с детским разумом и натурой самого жестокого, самого свирепого, самого кровожадного хищника в природе.
Мирные граждане инстинктивно сторонились, пропуская мимо себя небритого черноволосого мужчину, косолапо спускающегося по ступеням перехода. На ходу он совал то одну, то другую руку в карманы штанов, то ли почесывая что-то внутри, то ли нащупывая.
«Трихомоноз», – предположил прохожий с высшим медицинским образованием.
«Ствол», – уверенно заключил муровец и, поскольку его рабочий день закончился, пошел по своим делам дальше.
Патрульные милиционеры, как обычно, скрывались неведомо где, появляясь на людях ближе к ночи, когда приходит время безнаказанно обирать пьяных да убогих. Может быть, их служба была не столь опасна и трудна, как пелось в любимой ими песне, но зато она определенно была «на первый взгляд как будто не видна». На второй и третий, впрочем, тоже. Во всяком случае, среди бела дня в самом центре столицы.
4
«Skin head» – это значит «кожаная голова». Следовательно, чтобы заделаться заправским скинхедом, надо перво-наперво обриться наголо. В придачу требуются молодость, физическое здоровье и лютая ненависть к инородцам. Если все это у тебя уже имеется от природы, остается обзавестись тяжеленными ботинками с тупыми носами, подкатать штанины джинсов сантиметров на пять и ознакомиться с главными идеологическими постулатами движения, изложенными в специальной брошюре. Все. Дальше тебе присваивают кличку, и ты уже не какой-нибудь там Гена Кукин из ПТУ № 243, а патриот родины, Кукиш. Или Мякиш. Или хоть бы даже сам Терминатор, если в голове маслица чуть поболе, чем у основной массы, а кулаки работают еще лучше мозгового аппарата.
По трое, по двое и даже по одному съезжались московские скинхеды к месту проведения очередной акции. Одни выходили на «Ленинке», другие – на станциях «Александровский сад», «Боровицкая» или «Арбатская», но все действовали с таким расчетом, чтобы, сгруппировавшись, ровно в 17.30 ввалиться с разных сторон в переход напротив «Златой Праги» и устроить там мини-погром, метеля кого ни попадя, но желательно все же носатых нелюдей с темными волосами и смуглой кожей. Таких, конечно, куда больше водилось на любом московском рынке, но главный идеолог движения, тридцатилетний уроженец Ярославля по кличке Майн Кампф рассудил на досуге, что о столичных скинхедах пора узнать широкой мировой общественности. А где еще ошивается широкая мировая общественность, как не на Старом Арбате, скупая матрешек, допотопные шинели и переходящие красные знамена из плюша? Короче говоря, место и время проведения акции было определено вождями, и теперь дело оставалось за рядовыми патриотами в подвернутых джинсах, произведенных, между прочим, не в родном отечестве, а в ненавистном зарубежье.