Правитель Аляски

Кудря Аркадий Иванович

А сколько раз, усмиряя туземные племена, жившие у берегов Кенайского полуострова, он ощущал под ногами слабое дрожание земли и с мольбой обращался к Творцу: «Господи, пронеси, помилуй нас, грешных слуг Твоих!» И хотя на Кадьяке земля никогда не тряслась под ногами, но однажды гигантская волна, родившаяся в недрах моря, со зловещим рёвом пошла на берег, сметая всё на своём пути — дома, байдары, корабли, и люди стремглав побежали от неё наверх, к холмам, а она преследовала их по пятам и успела унести с собой в море тех, кто был недостаточно резв...

Ночь

выдалась безлунной, чёрной как сажа. Из открытого окна в комнату проникал терпкий запах цветов.

Баранов ворочался в широкой кровати, прикрытой от комарья кисейным пологом. Болели суставы, вновь дал знать о себе давний ревматизм. Там, в Америке, на Ситхе, названной Лисянским в его честь островом Баранова, должно быть, опять непрестанно льют дожди. Даже дома не выдерживали в тамошнем климате более двадцати лет и медленно разрушались от пропитывавшей их сырости. Что же говорить о людях!

Опять знобит и крутит всё тело, как в те давние времена, когда они отплыли с Уналашки на байдаре, построенной из останков разбитого корабля; он лежал на корме, исходя жаром от мучившей его лихорадки, и равнодушно смотрел на игры шедших недалеко от байдары китов: взмахивая мощными широкими плавниками, морские гиганты уходили вглубь, а потом, снова поднимаясь на поверхность, пронзали воздух тонкими струями воды. Но тогда, несмотря на лихорадку, он знал, что силы вернутся к нему, и был полон решимости осуществить промысел, предназначенный ему среди диких, враждебных племён, на тех мрачных, неустроенных берегах...

18 марта 1819 года

Стараясь, как всегда, быть пунктуальным, капитан-лейтенант Гагемейстер подъехал к обширной вилле Ван Достена за несколько минут до назначенных шести часов и, приказав вознице встать чуть поодаль от парадных ворот, терпеливо сидел в экипаже, наблюдая, как подкатывают нарядные кареты со слугами, примостившимися на облучке, и выходят из них как на подбор весьма полные, увешанные драгоценностями мефрау и сопровождавшие их, тоже отнюдь не стройные, супруги-негоцианты. Лишь по внешнему виду этих людей можно было судить, что для них жизнь в Батавии была сытой и безмятежной.

Гагемейстер был встречен на пороге банкетного зала самим хозяином, почтенным Ван Достеном, мужчиной лет сорока пяти, с характерным для тамошних состоятельных голландцев красным упитанным лицом, носившим отпечаток любви к мясным блюдам и доброму пиву. Несмотря на духоту, Ван Достен был облачен в плотный бархатный камзол малинового цвета. Рассыпавшись словами приветствия на английском, он представил капитану Гагемейстеру супругу, мефрау Элизу, не уступавшую тучностью мужу, а приглашённым дамам — в обилии нацепленных на неё драгоценностей.

Во время церемонии знакомства с гостями капитан Гагемейстер раздвигал тонкие губы под холёными усиками в вежливой улыбке, раскланивался налево и направо, то и дело с заученной улыбкой говорил: «Прекрасно! Изумительный город! Признаться,

я много наслышан, но не ожидал ничего подобного» — в ответ на неизбежные вопросы о том, как ему нравится Батавия, её природа, архитектура. А про себя с тоской думал, что на этом званом вечере придётся изрядно поскучать. Сам вид этих расфранчённых самодовольных купцов наводил уныние, но ничего не попишешь, иногда для пользы дела приходится идти на определённые жертвы.

Высокий и стройный, в сверкающем дорогим шитьём парадном мундире, капитан Гагемейстер неизбежно выделялся из общей толпы гостей, привлекал к себе внимание и был почти сразу окружён весело щебечущими дамами, которым не терпелось узнать у русского офицера, откуда он следует и куда, и где бывал ранее, и что же всё-таки представляет из себя компания, которой он служит, и прочее, столь же скучное и надоевшее. Тем не менее как опытный светский человек капитан Гагемейстер умел вдохнуть в эти банальные темы искру юмора, огня, лёгкой иронии. Живейшее к себе расположение он вызвал уроненным вскользь сожалением, что ему, из-за слишком юного возраста, не довелось посетить Батавию в дни расцвета Ост-Индской компании, хотя он и слышал, что когда-то её суда заходили с товарами даже к берегам Русской Америки.

— О, разумеется, — тут же с энтузиазмом подхватила одна из дам. — Вы, вероятно, слышали об этом от господина Баранова. Говорят, он тоже находится сейчас в Батавии и прибыл сюда на вашем корабле. Это правда?

— Да, это правда, — сдержанно сказал Гагемейстер, немало озадаченный, каким же образом столь ничтожная новость вдруг получила здесь огласку. С любезной улыбкой добавил: — Вы отлично информированы.

Тут же последовал живой ответ:

— В Батавии мы считаем своим долгом сообщать друг другу всё интересное.

Баранов интересует батайцев? Ещё, чего доброго, станут расспрашивать о нём. В двух словах не скажешь, уж лучше отделаться уклончивыми любезностями, решил Гагемейстер. Пока же, продолжая светские разговоры, он успевал принять от подходивших с подносами лакеев, одетых в пышные ливреи, то рюмку можжевеловой водки, то бокал прохладительного напитка. Другие слуги, стоявшие по стенам словно истуканы, угодливо приближались с горящими фитилями к тем из гостей, кто, вытащив трубку, собирался вдохнуть запах ароматного табака.

Спасение от скуки и утомительного церемониала купеческого приёма явилось нежданно-негаданно, когда гостей пригласили в примыкающий к дому сад, освещённый венецианскими фонарями.

— Какая встреча! Ты ли это, Леон? — приветствовал Гагемейстера один из гостей, видимо только что заявившийся сюда.

Он был загорелым до черноты, и капитан не сразу признал давнего знакомого англичанина Роберта Стенсона, с которым более года плавал на одном корабле во время стажировки в английском флоте после окончания Морского корпуса. Ещё тогда, игнорируя непривычное для него имя Леонтий, Роберт неизменно называл его Леоном, против чего юный мичман Гагемейстер не возражал.