Правительницы России
Шрифт:
— Благолепна стала Москва, — проронил он, с усилием улыбаясь, — велика и многолюдна.
Дьяк Трофимов с самодовольной важностью склонил голову.
— Третий Рим, — торжественно изрёк Семён Борисович, и немцы согласно — из вежества, а может, и от чистого сердца тоже склонили головы.
Меж тем посольский кортеж приблизился к Троицкой площади, что лежала перед самым Кремлем и из-за того, что была главной торговой площадью, именовалась также Торгом.
Неподалёку от въезда на площадь Герберштейн увидел ещё один новый храм, и дьяк Трофимов сказал ему, что это одна из двенадцати
Как только церковь осталась позади, послы увидели площадь, забитую несметными толпами народа и пёстрой сумятицей многочисленных торговых лавок. На дальней, западной стороне площади возвышались три ряда стен. Два первых были выложены из белого камня и шли по обеим сторонам рва, наполненного водой. За рвом и стенами краснела третья стена — высокая, зубчатая, как кружевом изукрашенная стремительными ласточкиными хвостами зубцов.
По случаю въезда послов на государев двор все лавки были закрыты, а все купчишки, лавочные сидельцы и коробейники, а паче того тьма-тьмущая горшечников, оружейников, ткачей и многих иных ремесленных людей, и более всего мужиков и баб, отправившихся на торг за покупками, многотысячной плотной толпой стояли на пути посольского выезда.
Карета с превеликим трудом протискивалась сквозь толпу, правя на мост к Фроловским воротам.
На мосту, с обеих сторон, тесными шеренгами стояли стрельцы в одинаковых — алого сукна — кафтанах, с бердышами на плечах.
Посольская кавалькада въехала в Кремль, где, к удивлению Нугаролы, народу было ничуть не меньше, чем на Троицкой площади. Карету остановили сразу за воротами, и послы сквозь толпу стали проталкиваться к Красному крыльцу Грановитой палаты.
Раздражённый толкотнёй и сумятицей Нугарола спросил Герберштейна:
— Что это за порядки, барон? Неужели великий князь не может выставить вон этих праздношатающихся простолюдинов?
Герберштейн ответил улыбаясь:
— В том-то и дело, любезный граф, что всё это делается намеренно — князь московский нарочно собирает народ, чтобы иноземцы видели, сколь сильна и многолюдна его держава.
Когда наконец разгорячённые и притомившиеся послы добрались до Грановитой палаты, они увидели многих бояр и иных ближних государевых людей, ожидавших их на ступенях высокого Красного крыльца.
Бояре, обнимая послов, троекратно целовали каждого из них, и передавали из рук в руки со ступеньки на ступеньку, всё выше и выше, пока, наконец, не распахнулась перед ними резная дверь, окованная красною листовою медью. Послы сняли шляпы и, гордо выпрямившись, вошли в государеву палату.
Герберштейн и Нугарола шли через длинную анфиладу сводчатых залов, расписанных яркими диковинными цветами и травами.
Герберштейн, любивший зодчество и знавший в нём толк, заметил, что посередине некоторых залов стояли опорные столбы, называемые русскими «Павлиний хвост». Столбы эти шли вверх к потолку, расширяясь от средоточия. И в согласии с названием была и их роспись — настоящие
В дверях самого большого зала послы остановились. У противоположной стены на помосте, крытом алым фландрским сукном, в высоком кресле из слоновой кости недвижно сидел Великий князь Московский — горбоносый, худощавый, сосредоточенный. Герберштейн отметил, что Василий Иванович со времени их последней встречи сильно осунулся, глаза у него ввалились, скулы заметно заострились, наверное оттого, что великий князь побрился и теперь всё, что прежде было скрыто пышной окладистой бородой, резко проступало наружу. Рядом с Василием Ивановичем стоял князь и боярин Александр Владимирович Ростовский, а за спиною у него — незнакомый Герберштейну подьячий. Вдоль стен, слева и справа от послов, плотно сидели думные бояре и дьяки.
— Великий государь, — начал Герберштейн, — шлют тебе поклон и братский привет император Священной Римской империи германской нации Карл Пятый и его брат эрцгерцог австрийский Фердинанд.
Оба посла, низко поклонившись, коснулись полями шляп ковра.
Василий Иванович степенно поднялся с трона и медленно подошёл к послам.
Чуть склонив голову, он протянул руку сначала Нугароле, а затем Герберштейну.
— Поздорову ли избранный цесарь римский Каролус и брат его Фердинанд?
— Здоровы, государь, — дуэтом откликнулись послы и поклонились ещё раз.
Василий Иванович также степенно и неспешно пошёл обратно к трону. Герберштейн отметил, что в отличие от первого посольства великий князь не стал мыть рук после того, как поздоровался с нечистыми схизматиками папежской веры. А девять лет назад сразу же после рукопожатия московский государь омыл персты в золотом тазу и тщательно вытер расшитым рушником.
«Не иначе как Елена Глинская повлияла на Василия», — подумал Герберштейн, связав воедино и изменение во внешности великого князя и перемену в обычае.
Затем Нугарола сказал:
— Император просил передать тебе, Великий князь Московский, что в мире нет ныне более могучих государей, чем ты и он. Император предлагает себе союз и дружбу для того, чтобы басурманская рука не высилась над рукой христианской. И если государства наши сообща выступят против неверных агарян, то ты, Великий князь Московский, получишь Константинополь — вотчину матери твоей Зои Палеолог.
Василий Иванович молчал.
Тогда в разговор вступил Герберштейн.
— Не только Россия и империя поднимут меч на османов. Все христианские государи примкнут к этому священному делу. Короли Венгрии и Чехии, Польши и Литвы, великий магистр Тевтонского ордена, Папа и светские государи Италии пойдут вместе с нами в новый крестовый поход на неверных.
Василий Иванович молчал.
— Государь, — продолжал Нугарола, — император более всего хотел бы того, о чём мы только что сказали тебе, но для этого необходимо, чтобы все христианские страны перестали враждовать друг с другом, и хорошо было бы, если бы ты, государь, позволил польским послам приехать к тебе для мира между вашими странами.